А.Н.А'нненская
Тру'дная борьба'

1889

Посвяща'ется чита'тельницам ста'ршего во'зраста.
ГЛАВА' I
В жа'ркий а'вгустовский день тро'е дете'й сиде'ли за больши'м столо'м в те'сной ко'мнате и приле'жно занима'лись письмо'м. Ма'льчик лет оди'ннадцати и де'вочка лет десяти' чётким, дово'льно краси'вым по'черком писа'ли в тетра'ди како'е-то стихотворе'ние, очеви'дно, зау'ченное и'ми наизу'сть, а мальчуга'н лет девяти' спи'сывал с кни'ги, выводя' больши'е, неуклю'жие бу'квы. В ко'мнате бы'ло ду'шно, рои' мух неугомо'нно жужжа'ли о'коло дете'й, заставля'я их беспреста'нно остана'вливаться в рабо'те и отма'хиваться; сквозь отворе'нное окно' видне'лась ти'хая, почти' безлю'дная у'лица одного' из предме'стий го'рода К*.
-- Я ко'нчила! -- вскрича'ла де'вочка, с ви'димым удово'льствием поста'вив огро'мную то'чку. -- А ты, Ми'тя, ско'ро?
-- Я пишу' после'днюю стро'чку! -- отозва'лся ста'рший ма'льчик.
-- А ты, Пе'тя?
-- Мне ещё страсть как мно'го оста'лось!-- плакси'во отвеча'л мла'дший.
-- Эх, ты, мешо'к! Четы'ре строки' спи'сываешь це'лый час! -- вскрича'ла де'вочка. -- Посто'й, я тебе' помогу': я бу'ду диктова'ть тебе' по бу'квам, а ты пиши', -- так скоре'й де'ло пойдёт!
Действи'тельно, с по'мощью сестры', Пе'те удало'сь так ско'ро ко'нчить уро'к, что Ми'тя то'лько два ра'за успе'л спроси'ть:
-- Ну, ко'нчил? Ско'ро ли же?
-- Ко'нчено! -- ра'достно провозгласи'ла де'вочка, закрыва'я кни'гу. -- Побежи'м скоре'й, пока' ма'мы нет до'ма.
Де'ти ко`е-ка'к засу'нули кни'ги и тетра'ди в я'щик стола', схвати'ли свои' шля'пы с комо'да, занима'вшего оди'н из угло'в ко'мнаты, и, толка'ясь, перегоня'я друг дру'га, вы'бежали из ду'шной ко'мнаты в се'ни, отту'да в ма'ленький зава'ленный ра'зным со'ром дво'рик, и из него', че'рез ма'ленькую кали'тку забо'ра, в огоро'д, зелене'вший гряда'ми капу'сты, свёклы, огурцо'в, горо'ху и бобо'в. Запере'в за собо'й кали'тку огоро'да, де'ти приостанови'лись и с ви'димым удово'льствием огляде'лись круго'м.
-- Ну, куда' же мы пойдём? Что мы бу'дем де'лать? -- спроси'л ста'рший ма'льчик.
-- Оста'немся здесь, здесь хорошо'! -- предложи'л Пе'тя, с трудо'м поспева'вший за ста'ршими.
-- Вот вы'думал! Что тут де'лать? -- вскрича'л Ми'тя.-- По гряда'м бе'гать нельзя', все перемнём, пря'таться не'где, каку'ю тут игру' вы'думаешь! Побежи'м лу'чше на пусты'рь.
-- Коне'чно, побежи'м, на пустыре' отли'чно! -- согласи'лась де'вочка.
Ма'ленький Пе'тя по о'пыту знал, что ста'рших не переспо'рить, и со вздо'хом после'довал за ни'ми. А они' ме'жду тем уже' пробира'лись бы'стрыми шага'ми вперёд, то легко' ступа'я по у'зенькой тропи'ночке , то переска'кивая че'рез гря'ды, то срыва'я на пути' пу'чек горо'ху и'ли огуре'ц.
В конце' огоро'да был опя'ть забо'р, но уже' без вся'кой кали'тки, Э'то ниско'лько не останови'ло дете'й. Ми'тя пе'рвый переле'з че'рез него', ло'вко цепля'ясь рука'ми и нога'ми, сестра' хоте'ла после'довать за ним, но её останови'л пискли'вый голосо'к Пе'ти: "А я'-то как же? Мне не переле'зть!" Она' подсади'ла брати'шку сни'зу, Ми'тя подтяну'л его' све'рху, и ма'льчик был счастли'во перепра'влен. Де'вочка без вся'кой посторо'нней по'мощи очути'лась на друго'й стороне' забо'ра; пра'вда, по'сле э'той перепра'вы на холсти'нковом пере'днике её появи'лась дово'льно больша'я дыра', но она' и вни'мания не обрати'ла на таку'ю ме'лочь. Тотча'с же за забо'ром начина'лось то, что де'ти называ'ли "пустырём". Э'то бы'ло дово'льно большо'е простра'нство, на кото'ром в пре'жние го'ды возвыша'лся большо'й ба'рский дом, окруже'нный слу'жбами, цветника'ми, огородо'м. Дом сгоре'л, владе'лец почему'-то счел лишни'м отстро'ить его' вновь, и запусти'л все прилегавшеё к нему' ме'сто. Слу'жбы пришли' в ве'тхость и ма`ло-пома'лу разру'шились, цветники' и огоро'ды поросли' густо'й траво'й. Ку'чи ме'лких камне'й, му'сору, песку' и пр. на ме'сте пре'жних строе'ний придава'ли э'тому ме'сту уны'лый, печа'льный вид, но де'тям оно' о'чень нра'вилось. Действи'тельно, для игр тру'дно приду'мать болеё удо'бное ме'сто. Здесь мо'жно бы'ло и вдо'воль набе'гаться, и ло'вко пря'таться за гру'дами му'сора и за ра'зными куста'ми и ку'стиками, беспоря'дочно разбро'санными то там, то сям, и покарабка'ться по ку'чам камне'й и, наконе'ц, спуска'ться в "глубо'кую пеще'ру" -- бы'вший по'греб ба'рского до'ма. А гла'вное -- никто' из взро'слых никогда' не загля'дывал на "пусты'рь"; зна'чит, здесь де'тям бы'ло вполне' приво'льно и любо'вно.
И на'ши ма'ленькие знако'мцы вполне' воспо'льзовались э'той свобо'дой. О'ля,--так зва'ли де'вочку, -- предложи'ла игра'ть в "беглецо'в", и бра'тья с удово'льствием согласи'лись Ка'ждый из игра'ющих поочерёдно до'лжен был изобража'ть "беглеца'", спаса'ющегося от пресле'дования, а дво'е други'х все'ми си'лами стара'лись слови'ть его'. То'лстенький, неповоро'тливый Пе'тя о'чень ско'ро попада'лся в ру'ки враго'в, но Ми'тя увёртывался так бы'стро, что брат и сестра' совсе'м вы'бились из сил, пресле'дуя его'.
-- Посто'й же, -- говори'ла О'ля, едва' переводя' дух от уста'лости и с торжество'м ведя' за ру'ку своего' пле'нника: -- дай отдохну'ть минутку-другу'ю, и я пому'чаю тебя' так же, как ты меня'.
И в са'мом де'ле, пойма'ть её оказа'лось не легко': она' бе'гала не так ско'ро, как Ми'тя, но зато' уме'ла ло'вко по'льзоваться вся'ким сре'дством спасе'ния: то вдруг де'лала круто'й поворо'т, то завлека'ла Пе'тю в густу'ю траву' и, пока' он пу'тался в ней, с легко'стью пти'чки пробе'гала под са'мым его' но'сом, то неожи'данно исчеза'ла за кусто'м и'ли среди' ка'менных разва'лин...
Игра' дете'й была' в по'лном разга'ре, как вдруг и'з-за забо'ра огоро'да разда'лся гро'мкий же'нский го'лос:
-- Ми'тя, О'ля, где вы? Де'ти! Ми'тя, О'ля, Пе'тя! Куда' они' забра'лись?!... О'ля, О'льга, я тебя' зову'!
С ка'ждым восклица'нием го'лос звуча'л все серди'тее и серди'тее.
Пе'тя пе'рвый услы'шал его'.
-- Ма'ма зовёт, на'до идти', -- объяви'л он ста'ршим. Лица' дете'й вы'тянулись.
-- Ничего', -- уте'шил Ми'тя: -- мы ска'жем, что пригото'вили уро'ки, так ма'ма, мо'жет быть, нас опя'ть отпу'стит. Поле'зем скоре'й, а то она' рассе'рдится.
Де'ти пре'жним путём перепра'вились че'рез забо'р, не остана'вливаясь пробежа'ли огоро'д, дво'рик, се'ни, свою' те'сную кла'ссную и очути'лись в друго'й ко'мнате, попросторнеё пе'рвой, хотя' та'кже о'чень бе'дно меблиро'ванной. Там, на кле'тчатом, си'льно потёртом дива'не сиде'ла пожила'я, о'чень худоща'вая да'ма в чёрном шерстяно'м пла'тье, а о'коло неё ласка'лось тро'е малю'ток от двух до пяти' лет. Услы'ша шум шаго'в приближа'вшихся дете'й, да'ма поверну'ла го'лову к две'ри, ви'димо собира'ясь что'-то сообщи'ть прише'дшим, и останови'лась на пе'рвом же сло'ве -- глаза' её упа'ли на О'лю.
-- О'льга, где э'то ты была'? -- вскрича'ла она'. -- Что ты э'то наде'лала, дрянна'я девчо'нка?
-- Я? Да ничего', ма'ма! -- недоумева'ющим го'лосом отвеча'ла де'вочка.
-- Ничего'! Ещё говори'шь -- ничего'!... Посмотри'-ка на неё, Аню'та, полюбу'йся.
После'дние слова' бы'ли обращены' к ста'ршей, бле'дной де'вочке лет 14-ти, сиде'вшей за пя'льцами у окна' и до э'той мину'ты не поднима'вшей головы' от рабо'ты. Аню'та взгляну'ла на сестру' и неодобри'тельно покача'ла голово'й. Действи'тельно, О'ля в э'ту мину'ту была' не осо'бенно краси'ва. От жа'ра и уси'ленного движе'ния лицо' её бы'ло кра'сно и покры'то пото'м; ла'зая по камня'м, она' перепа'чкала себе' ру'ки, и следы' гря'зных па'льцев я'сно видне'лись на её щека'х, носу' и лбу. Густы'е тёмные косы' её расплели'сь, во'лосы спу'тались и беспоря'дочными ко'смами па'дали на лоб, на щеки' и на ше'ю; она' потеря'ла одну' подвя'зку, и гря'зный, запылённый чуло'к её спуска'лся до са'мой земли', по са'мой среди'не её пере'дника красова'лась огро'мная дыра', и тёмненькое си'тцевое пла'тье её бы'ло покры'то больши'ми бе'лыми и се'рыми пя'тнами.
-- Где ты была', него'дная девчо'нка? Что ты де'лала? Говори' сейча'с же!.. -- серди'лась мать.
-- Да я, ма'ма, с бра'тьями игра'ла; мы пригото'вили уро'ки, и пошли' бе'гать
-- С бра'тьями!... Скажи'те пожа'луйста, куда' мальчи'шки, туда' и она'! Я тебе' сто раз прика'зывала с сестро'й сиде'ть, а не за мальчи'шками бе'гать! Говори', прика'зывала?
Она' взяла' де'вочку за у'хо и си'льно потрясла'.
-- Да я, ма'ма... ой, пусти'те... я немно'жко побе'гала... -- хны'кала О'ля, си'лясь освободи'ться.
-- Немно'жко!... Смотри', на кого' ты похо'жа; ху'же вся'кой у'личной девчо'нки! Му'ченье ты моё! Возьми' сейча'с свой чуло'к, сади'сь по'дле Аню'ты и рабо'тай! Е'сли ты посме'ешь без спро'са встать с ме'ста, я тебя' вы'секу, -- че'стное сло'во, вы'секу: с тобо'й бо'льше де'лать не'чего...
О'ля, рыда'я, вы'тащила из-по'д сту'ла ненави'стную рабо'ту и, усе'вшись на сту'ле по'дле сестры', де'лала вид, что принима'ется за вяза'нье, хотя' сле'зы меша'ли ей различа'ть петли'.
Рассе'рженная Ма'рья О'сиповна -- так зва'ли О'лину мать -- тяжело' опусти'лась на дива'н и не'сколько мину'т сиде'ла мо'лча, сда'вливая рука'ми ви'ски, как бы от бо'ли. При ви'де беды', стря'сшейся над сестро'й, все де'ти присмире'ли. Ми'тя и Пе'тя жа'лись к дверя'м, выжида'я удо'бной мину'тки, что'бы улизну'ть, а мла'дшие стоя'ли, широко' раскры'в глазёнки и приготовля'ясь распла'каться за компа'нию с О'лей. Отдохну'в не'сколько секу'нд, Ма'рья О'сиповна обрати'лась к ста'ршему сы'ну.
-- А я шла к тебе' с ра'достью, -- сказа'ла она': -- да э'та дрянна'я девчо'нка вся'кую ра'дость испо'ртит... Была' я у дире'ктора гимна'зии, -- проси'ла, моли'ла его' за тебя'; он согласи'лся приня'ть тебя' в приходя'щие без пла'ты, е'сли ты хорошо' вы'держишь экза'мен.
-- Как, ма'ма, в гимна'зию? Ны'нче? -- встрепену'лся Ми'тя.
-- Да, ны'нче. На бу'дущей неде'ле, во вто'рник, экза'мен, а там и кла'ссы. На'до тебе' хороше'нько все протверди'ть, Ми'тенька, что'бы вы'держать экза'мен-то. Ведь ты поду'май, како'е э'то сча'стье, что тебя' принима'ют в гимна'зию! Ко'нчишь ты там курс -- тебе' все доро'ги откры'ты, а ты ведь ста'рший в семье', на тебя' вся на'ша наде'жда. Ты э'то понима'ешь?
-- Коне'чно, понима'ю, ма'менька, -- не без чу'вства со'бственного досто'инства отвеча'л Ми'тя.--Я, ка'жется, все зна'ю к экза'мену; вот ра'зве то'лько грамма'тику да моли'твы ну'жно ещё повтори'ть..
-- Ты, Ми'тя, о местоиме'ниях повтори', -- вмеша'лась О'ля, кото'рая насто'лько заинтересова'лась переме'ною в судьбе' бра'та, что забы'ла и своё неда'внее го'ре, и свой неприя'тный уро'к.
Ми'тя отпра'вился в ту ко'мнату, где пре'жде де'ти приготовля'ли уро'ки, и усе'рдно при'нялся за уче'нье. Пе'тя получи'л от ма'тери позволе'ние поигра'ть во дворе' вме'сте с мла'дшими детьми', а Ма'рья О'сиповна пересе'ла побли'же к пя'льцам ста'ршей до'чери, с кото'рою она' люби'ла толкова'ть обо всех свои'х дела'х.
-- Уж та'к-то я бу'ду ра'да, Аню'та, е'сли э'то де'ло устро'ится,--говорила она'.--Хоть одному' уда'стся дать образова'ние! Пе'тенька ещё мал; со вре'менем и его' ка'к-нибудь уда'стся пристро'ить...
-- То'лько вот что, ма'менька, -- заме'тила благоразу'мная Аню'та:--говорите, у гимнази'стов оде'жда да кни'ги до'рого стоя'т; отку'да вы на э'то возьмёте?
-- Э'то-то я уже' обду'мала, голу'бчик. Тепе'рь, вот я весь после'дний год учи'телю плати'ла по 15 рубле'й в ме'сяц. Э'то не шу'тка!... А как Ми'тенька бу'дет в гимна'зии, на что нам учи'тель? Тебе' ско'ро 15 лет, ты дово'льно учена'; Пе'те ещё вре'мя терпит--ра'ньше 10 лет все равно' в гимна'зию не принима'ют; с ним вон Лизаве'та Ива'новна, по доброте' свое'й, не отка'жется позаня'ться иногда', да и ты приса'дишь его' за кни'жку, -- ему' ещё немно'го на'до. Так вот у меня' те де'ньги, что я учи'телю плати'ла, и пойду'т на Мити'ну оде'жду, да ещё не'сколько ли'шних рубле'й оста'нется.
-- А у кого' же я бу'ду учи'ться, ма'менька?--спросила О'ля, прислу'шиваясь к рассужде'ниям ма'тери.
-- Эх, Оли'чка, об тебе' я и не ду'маю! -- с по'лным убежде'нием отвеча'ла Ма'рья О'сиповна.-- Ты де'вочка... Что тебе' на'до? Чита'ть, писа'ть уме'ешь, привы'кнешь о'коло сестры' к рукодельям--во'т и хорошо'! Мно'го ли Аню'та учи'лась, а смотри', как все её хва'лят; да е'сли бы ты на неё ста'ла похо'жа, так лу'чшего ничего' и не ну'жно!
-- О'ля, -- разда'лся из друго'й ко'мнаты го'лос Ми'ти: -- я забы'л, что учи'тель говори'л про "кото'рый". Поди' сюда'!
-- Меня' ма'менька не пуска'ет! -- наду'вши гу'бки отвеча'ла О'ля.
-- Чего' не пуска'ет! -- вскрича'ла Ма'рья О'сиповна.-- Не пуска'ю шали'ть да пове'сничать с мальчи'шками, потому' что э'то неприли'чно ба'рышне, а е'сли мо'жешь помо'чь бра'ту, так иди', помоги'.
Обра'дованная предло'гом отде'латься от чулка', О'ля бы'стрым движе'нием подбро'сила его' под стул, и пре'жде чем мать откры'ла рот, что'бы заме'тить ей, как ду'рно тако'е небре'жное отноше'ние к рабо'те, она' уже' очути'лась по'дле бра'та.
Разреши'в его' недоуме'ния насчёт местоиме'ния "кото'рый", она' ста'ла предлага'ть ему' други'е граммати'ческие вопро'сы; они' вме'сте припомина'ли объясне'ния учи'теля, вме'сте повторя'ли вы'ученные моли'твы и стихи'. Пото'м, воспо'льзовавшись тем, что мать и сестра' ушли' из сосе'дней ко'мнаты, они' ма`ло-пома'лу отложи'ли кни'ги в сто'рону и увлекли'сь мечта'ми о но'вой жи'зни, открыва'вшейся для Ми'ти. Ни оди'н из них никогда' не был в шко'ле; они' не име'ли никако'го поня'тия о шко'льных поря'дках, об отноше'ниях учителе'й к ученика'м и ученико'в друг к дру'гу, -- да'же о том, каки'м и'менно прему'дростям обуча'ются в гимна'зии; но э'то открыва'ло им тем бо'льший просто'р для всевозмо'жных предположе'ний. Вече'рняя прохла'да смени'ла дневно'й жар, и че'рез откры'тое окно' влива'лся в ко'мнату мя'гкий полусве'т су'мерек, а де'ти, облокотя'сь на подоко'нник, все говори'ли и мечта'ли, и в деся'тый раз повторя'ла О'ля:
-- А ты мне э'то бу'дешь расска'зывать? А мы э'то бу'дем вме'сте? -- и в деся'тый раз уверя'л Ми'тя, что, коне'чно, она' бу'дет все знать, что до него' каса'ется, во всем принима'ть уча'стие.
С тех пор, как О'ля ста'ла ходи'ть и говори'ть, она' была' постоя'нным, нера'злучным това'рищем Ми'ти. Они' спа'ли в одно'й ко'мнате, под охра'ной одно'й и той же стару'шки ня'ни, засыпа'ли под одни' и те же однообра'зные ска'зки это'й стару'шки, просну'вшись игра'ли одни'ми и те'ми же игру'шками, да'же ша'лости де'лали одина'ковые и равно' заслу'живали доброду'шное ворча'нье ня'ни. Вме'сте вы'шли они' в пе'рвый раз из у'лиц го'рода и с ра'достным изумле'нием очути'лись среди' зелене'вшего просто'ра поле'й; вме'сте, вы'учил их оте'ц чита'ть, писа'ть и счита'ть свои' де'сять па'льцев; вме'сте, кре'пко взя'вшись за ру'ки, с одина'ковым недоуме'нием и го'рем, стоя'ли они', два го'да тому' наза'д, у гро'ба э'того отца'... До сих пор все у них бы'ло о'бщее: и го'рести, и ра'дости, и игры', и заня'тия. То'лько в после'днее вре'мя мать начала' все ча'ще и ча'ще ворча'ть на О'льгу за её мальчи'шеские мане'ры, все ча'ще и ча'ще отзыва'ть её от бра'тьев и приса'живать за же'нские рукоде'лья. По пра'вде сказа'ть, де'вочка обраща'ла ма'ло внима'ния на но'вые тре'бования ма'тери. Она', подо'бно большинству' дете'й, смотре'ла на ма'теринские вы'говоры и наказа'ния как на неизбе'жные невзго'ды де'тской жи'зни и, что'бы избе'гнуть их, стара'лась об одно'м -- по'реже попада'ться на глаза' ма'тери. Все же рассужде'ния о том, что она' де'вочка, что поэ'тому ей сле'дует быть кро'ткой, сми'рной, чи'сто одето'й, гла'дко причёсанной, люби'ть вяза'нье, шить и исполне'ние ра'зных мелки'х хозяйски'х обязанносте'й, -- все э'ти рассужде'ния каза'лись ей про'сто ску'чным ворча'ньем, не производи'вшим на неё ни мале'йшего впечатле'ния.
ГЛАВА' II

Экза'мен Ми'ти и его' поступле'ние в гимна'зию бы'ли таки'ми ва'жными собы'тиями в семе'йстве Ма'рьи О'сиповны, что це'лых де'сять дней все в до'ме бы'ли и'ми за'няты и озабо'чены. Учи'тель, по про'сьбе ма'тери, приходи'л ка'ждый день и дава'л уро'ки одному' Ми'те; про'чим же де'тям стро'го воспреща'лось входи'ть в кла'ссную ко'мнату, "что'бы не помеша'ть". Чуло'к О'ли свобо'дно валя'лся под сту'льями и стола'ми; никто' не брани'л за него' де'вочку, не приса'живал её за рабо'ту: решено' бы'ло, что она' мо'жет помо'чь бра'ту в его' приготовле'ниях к экза'мену, и потому' ей позволя'лось остава'ться с ним, но при э'том мать беспреста'нно повторя'ла:
-- Да вы пустяко'в не болта'йте! Ми'тенька, учи'сь, голу'бчик! О'ля, ты смотри', не ша'ли, помога'й бра'ту.
Аню'те мать поручи'ла наблюда'ть за заня'тиями дете'й, а сама' стара'лась подо'льше уде'рживать мла'дших вне до'ма, что'бы они' не меша'ли. Впро'чем, и мла'дшие де'ти пони'мали, что в до'ме происхо'дит не'что ва'жное; они' посма'тривали с каки'м-то не то любопы'тством, не то благогове'нием на Ми'тю, и трехле'тняя малю'тка Ма'ша загова'ривала шёпотом да'же в огоро'де, остава'ясь одна' с ма'терью. У'тром пе'ред экза'меном ста'рая рабо'тница Фё!кла с таи'нственным ви'дом подала' Ми'те како'й-то комо'чек, заши'тый в гря'зную тряпи'чку и прикреплённый к шну'рочку.
-- Наде'нь э'то, каса'тик, на ше'ю, на го'лое те'ло, -- убежда'ла она' его':--э'то но'сят на сча'стье; мне одна' старушка-'странница дала'.
Ми'тя -- бле'дный, взволно'ванный -- взял дрожа'щею руко'й ла'данку и наве'сил её себе' на ше'ю. Он знал, что э'то пустяки', что никаки'е тря'почки не помо'гут ему' вы'держать экза'мен, а все же ду'малось "на вся'кий слу'чай, мо'жет быть, и впра'вду пригоди'тся".
Наконе'ц экза'мен вы'держан, и вы'держан вполне' удовлетвори'тельно: ма'льчик при'нят беспла'тно приходя'щим ученико'м в гимна'зию.
Что'бы отпра'здновать тако'е ра'достное собы'тие, Ма'рья О'сиповна устро'ила заку'ску, на кото'рую пригласи'ла свои'х бога'тых ро'дственников, Илью' Фоми'ча и Лизаве'ту Сергеёвну Пота'ниных, учи'теля, не'скольких сосе'док и сосе'дей. Все поздравля'ли её с устро'йством судьбы' ста'ршего сы'на, все счита'ли свои'м до'лгом, похвали'в Ми'тю за хорошо' вы'держанный экза'мен, проче'сть ему' наставле'ние о том, как он до'лжен приме'рным прилежа'нием и поведе'нием вознагради'ть мать за все её забо'ты, как он до'лжен по'мнить, что ему' придётся служи'ть подде'ржкою и ма'тери, и сёстрам. Ми'тя, мо'лча и красне'я, выслу'шивал и похвалы', и наставле'ния, но в глубине' ду'ши его' шевели'лось го'рдое чу'вство самоуве'ренности, когда' он слы'шал, каки'е наде'жды возлага'лись на него'. О'ля все вре'мя верте'лась о'коло бра'та, ей и ра'достно бы'ло за него', и немно'жко оби'дно, что на неё никто' не обраща'ет внима'ния, что по'сле Ми'ти счита'ют ну'жным толкова'ть о бу'дущем устро'йстве Пе'ти, и да'же Ва'си, а на неё никто' не возлага'ет никаки'х наде'жд, о её судьбе' никто' не говори'т...
Ми'тя на'чал ходи'ть в гимна'зию. В пе'рвый день он был ошеломлён но'востью кла'ссной обстано'вки, знако'мством с това'рищами, -- знако'мством, начина'вшимся по бо'льшей ча'сти посре'дством потасо'вок и'ли, по кра'йней ме'ре, дово'льно чувстви'тельных взаи'мных пинко'в, но на второ'й день он верну'лся домо'й го'рдый и лику'ющий; он в пе'рвый раз наде'л гимнази'ческую фо'рму, и знако'мый ла'вочник почти'тельно поклони'лся ему'; това'рищи, испыта'в си'лу кулако'в его', охо'тно при'няли его' в свою' среду', и тро'е завзя'тых шалуно'в да'же предложи'ли ему' дру'жбу; учи'тель арифме'тики два'жды похвали'л его'... Но э'то бы все ещё ничего', -- гла'вную го'рдость ма'льчика составля'ло то, что в э'тот день он был в пе'рвый раз на уро'ке лати'нского языка' и успе'л заучи'ть не'сколько лати'нских слов. Учи'ться по-латы'ни!.. Э'то сра'зу поднима'ло его' над все'ми окружа'ющими. Что тако'е арифме'тика, грамма'тика, геогра'фия?.. Их хотя' немно'жко да зна'ет и ма'менька, и Аню'та, и О'ля, и ма'менькина кума', и да'же дво'рников Тимо'ша, кото'рый с прошедшего' го'да хо'дит в шко'лу. Но по-латы'ни никто' из них, да'же сам ва'жный дя'дюшка Илья' Фоми'ч, не понима'ет ни сло'ва! Он ска'жет "rana coaxat" (лягу'шка ква'кает), -- и они' все вы'таращат глаза' и не бу'дут знать, что э'то тако'е. Эх, жаль, что он не зна'ет как закрича'ть по-латы'ни: "Дава'йте обе'дать, я есть хочу'"! Ну, да ничего', вы'учится, а пока' и одно'й "rana" дово'льно.
О'ля поджида'ла бра'та у воро'т и, зави'дев его', тотча'с бро'силась к нему' навстре'чу.
-- Ну что, Ми'тенька, -- спра'шивала она', сле'дуя за ним во двор, в се'ни и в ко'мнату: -- хорошо' ли бы'ло сего'дня в гимна'зии? Что ты там де'лал?
-- Кака'я ты стра'нная, -- не'сколько свысока' отозва'лся Ми'тя: -- что де'лал?.. Коне'чно, учи'лся. По-латы'ни на'чал.
-- Ну, что же? Э'то интере'сно? Тру'дно?
-- Коне'чно, о'чень тру'дно, да ничего', я вы'учусь.
-- А у меня', Ми'тя, како'е го'ре,--жаловалась де'вочка, пока' брат бе'режно разве'шивал на гво'здики но'венькое пальто' и таку'ю же но'венькую фура'жку: -- сего'дня нас с Пе'тей в пе'рвый раз учи'ла Лизаве'та Ива'новна. Она', должно' быть, ничего' не зна'ет! Предста'вь себе', заставля'ла нас все вре'мя чита'ть да с кни'ги спи'сывать!.. Я у неё спра'шиваю: "А арифме'тике и грамма'тике когда' вы меня' бу'дете учи'ть?" -- а она' говори'т: "Пе'те э'то ещё ра'но, он ни чита'ть, ни писа'ть не уме'ет, а с тобо'й отде'льно занима'ться мне не'когда". Я сказа'ла э'то ма'ме, а ма'ма говори'т: "И за то благодари', что чему' нибудь у'чат: Лизаве'та Ива'новна ведь де'нег с нас не бере'"т, по доброте' э'то де'лает". -- Хорошо' у'чит! Что меня' учи'ть чита'ть да писа'ть, когда' я и без неё уме'ю...
В друго'е вре'мя Ми'тя, вероя'тно, вы'казал бы не'которое уча'стие к огорче'нию сестры', но на э'тот раз он был так за'нят свои'ми со'бственными успе'хами и жела'нием похва'стать и'ми пе'ред все'ми домашни'ми, что не мог ду'мать ни о чем друго'м.
Едва' дослу'шав сестру', он пошёл к ма'тери и там, при рабо'тнице Фё!кле, при Аню'те и при Пе'те, торже'ственно произнёс с деся'ток лати'нских слов. Аню'та и Пе'тя с не'которым уваже'нием посмотре'ли на молодо'го учёного; Ма'рья О'сиповна оста'лась о'чень дово'льна таки'ми бы'стрыми успе'хами сы'на, Фё!кла да'же перекрести'лась от умиле'ния. Одна' О'ля была' огорчена'. Равноду'шие бра'та си'льно оскорбля'ло её. Ей каза'лось, что и'менно тепе'рь, когда' он сам стал сча'стлив, он до'лжен сочу'вствовать ей, стара'ться помога'ть.
По'сле обе'да, когда' ма'льчик взя'лся за кни'ги, что'бы гото'вить уро'ки к сле'дующему дню, она' опя'ть начала' с ним пре'жний разгово'р.
-- Вот, Ми'тя, -- заме'тила она' гру'стно: -- всегда' мы с тобо'й все учи'лись вме'сте, а тепе'рь ты у'чишься, у тебя' но'вые кни'ги, а меня' никто' не хо'чет учи'ть!
-- Ну, так что же? Ведь ты не мо'жешь ходи'ть со мной в гимна'зию, -- ты не ма'льчик! Да и учи'ться тому', чему' я учу'сь, тебе' нельзя': э'то сли'шком тру'дно для де'вочек!
-- Вот вы'думал, -- оби'делась О'ля: -- да ра'зве я до сих пор отстава'ла от тебя' в уче'нье? Ещё учи'тель говори'л, что я зада'чи скоре'е тебя' реша'ю, и оши'бок в дикто'вке де'лаю ме'ньше.
-- Э'то что, пустяки'! Я тепе'рь бу'ду учи'ться по-латы'ни, э'то не про тебя' пи'сано... И вообще', О'ля, ты лу'чше уйди', не меша'й мне! Гимнази'ческие уро'ки не для де'вочек задаю'тся, ты тут ничего' не поймёшь! Поди' прочь!
О'ля отошла' от бра'та оби'женная, оско'рбленная до глуби'ны ду'ши. Ей хоте'лось и приби'ть Ми'тю, и вы'плакаться на просто'ре. Пе'рвое тру'дно бы'ло испо'лнить, так как Ми'тя был сильне'е её, и потому' она' прибе'гла ко второ'му. Хло'пая дверя'ми, толкну'в по доро'ге брати'шку, подверну'вшегося под но'ги, напра'вилась она' в огоро'д. Там, за грядо'й горо'ха, бы'ло уединённое месте'чко, на кото'ром она' не раз выпла'кивала свои' го'рести, си'дя на небольшо'м ка'мне. И тепе'рь она' побежа'ла к тому' же ка'мню и, то'лько усе'вшись на него', дала' по'лную во'лю накопи'вшимся слеза'м.
"Ми'тя знать её не хо'чет, Ми'тя ва'жничает пе'ред ней! А давно' ли все у них де'лалось вме'сте, сообща', давно' ли она' помога'ла ему' гото'вить уро'ки, поправля'ла оши'бки! Он горди'тся тем, что хо'дит в гимна'зию, что у'чится по-латы'ни, но ра'зве она' винова'та, что её не хотя'т учи'ть! Он говори'т, что его' уро'ки сли'шком тру'дны для де'вочек, -- непра'вда, не мо'жет быть, она' не глупеё его', хотя' он и ма'льчик! И како'е э'то, пра'во, несча'стие быть де'вочкой! Бра'тья шаля'т и бе'гают,-- мать ничего' им не говори'т, а её брани'т, когда' она' с ни'ми игра'ет; бра'тья разорву'т, перепа'чкают свою' оде'жду, на них то'лько поворча'т, а её за ка'ждую ды'рочку мать нака'зывает, да ещё зашива'ть заставля'ет! Го'споди, и отчего' э'то я не родила'сь ма'льчиком, -- рыда'я, ду'мала бе'дная де'вочка: -- тепе'рь ходи'ла бы в гимна'зию вме'сте с Ми'тей, учи'лась бы всему', чему' он у'чится, он не гнал бы меня' от себя', не говори'л бы, что его' кни'ги не про меня' пи'саны! Э'то, положи'м, он врет, наве'рное врет! То'лько бы он мне показа'л э'ту латы'нь, я наве'рное вы'учу её не ху'же его'! И все друго'е вы'учу. Хоть он и ма'льчик, а я не глупеё его', я э'то ему' покажу'! Схо'дить ра'зве к нему', попроси'ть, что'бы он показа'л..."
При э'той мы'сли сле'зы вы'сохли на глаза'х де'вочки. Она' ра'за два обошла' огоро'д, не реша'ясь войти' в ко'мнату, из кото'рой её так нелюбе'зно удали'ли, но наконе'ц жела'ние доказа'ть бра'ту на де'ле несправедли'вость его' ни'зкого мне'ния о ней взяло', верх над чу'вством ме'лкой оби'ды, и она' твёрдыми шага'ми напра'вилась в ко'мнаты. Ми'те ме'жду тем не'сколько надое'ло сиде'ть одному' над кни'гами; заня'тие лати'нским языко'м, пра'вда, значи'тельно возвыша'ло его' в со'бственных глаза'х, но заучива'нье граммати'ческих пра'вил и це'лого деся'тка тру'дных слов бы'ло во'все не интере'сно. Он обра'довался, уви'дя сестру', с кото'рой мо'жно перемо'лвиться сло'вечком в промежу'тках ме'жду уче'нием.
-- Ми'тя, -- вкра'дчивым го'лосом попроси'ла О'ля: -- дай мне посмотре'ть, что ты у'чишь, мне о'чень интере'сно.
-- Да смотри', пожа'луй; ви'дишь -- лати'нская кни'га.
-- Каки'е бу'квы! Совсе'м не таки'е, как по-ру'сски! Тру'дно их заучи'ть?
-- Нет, не о'чень. Нас учи'тель то'лько оди'н час учи'л чита'ть, а пото'м сра'зу стал говори'ть грамма'тику да заставля'ть переводи'ть. И к за'втрему -- вон како'й куси'на за'дал!
-- Ну, а скажи'-ка мне бу'квы: мо'жет быть, я пойму'!
Учи'ть приле'жную, поня'тливую учени'цу, кото'рая прито'м позволя'ла и крича'ть на себя', бы'ло несомне'нно веселе'е, чем самому' долби'ть, и потому' Ми'тя, забы'в свои' со'бственные слова', что латы'нь недосту'пна для де'вочек, показа'л О'ле произноше'ние всех букв, заста'вил её проче'сть не'сколько строк и не меша'л ей учи'ть вме'сте с собо'й уро'к, за'данный к сле'дующему дню. Учи'ться вме'сте бы'ло и ле'гче, и веселе'е, чем в одино'чку, де'ти давно' уже' испыта'ли э'то, и тепе'рь Ми'тя сно'ва убеди'лся в том же. По'сле латы'ни ему' ну'жно бы'ло ещё выучи'ть наизу'сть и суме'ть написа'ть без оши'бок небольшо'е стихотворе'ние по-ру'сски, и э'та рабо'та была' око'нчена ско'ро, без ску'ки. Пре'жде наступле'ния су'мерек де'ти уже' бежа'ли игра'ть в огоро'д, по прежнему' дру'жные, гото'вые все де'лать сообща', и Ми'тя забы'л, что О'ля де'вочка, что ей недосту'пно мно'гое, возмо'жное для него', ма'льчика. С э'тих пор вся'кий раз, как Ми'тя принима'лся гото'вить уро'ки, О'ля уса'живалась по'дле него' и стара'тельно выу'чивала все, что ему' бы'ло за'дано. Де'вочка не рассужда'ла, нужны' ли для неё э'ти зна'ния, пригодя'тся ли они' ей когда' нибу'дь; она' ви'дела одно', что э'тому у'чат ма'льчиков, что все э'то бу'дет знать Ми'тя, и не хоте'ла ни на шаг отстава'ть от него'. Ми'тя о'чень ско'ро не то'лько помири'лся с наме'рением сестры' учи'ться с ним вме'сте, но да'же ра'довался э'тому: приготовля'ть уро'ки вдвоём бы'ло веселе'е, чем одно'му, а повторя'я сестре' объясне'ния и расска'зы учителе'й, он мог прини'мать ва'жный, настави'тельный тон, кото'рый о'чень ему' нра'вился. Когда' О'ля объяви'ла ма'тери, что не ста'нет бо'льше брать уро'ков у Лизаве'ты Ива'новны, а бу'дет зани'маться вме'сте с Мите'й, Ма'рья О'сиповна назвала' э'то глу'постью:
-- Не хо'чешь у Лизаве'ты Ива'новны учи'ться -- пожа'луй, не учи'сь, -- сказа'ла она'; -- чита'ть, писа'ть, счита'ть уме'ешь, моли'твы зна'ешь, с тебя' и дово'льно, а к бра'ту не'чего лезть, меша'ть ему': ты не мо'жешь тому' учи'ться, чему' он у'чится, с тобо'й он то'лько шали'ть бу'дет!
-- Да нет же, ма'ма, -- уверя'ла О'ля: -- пра'во, я ему' не меша'ю, хоть у него' са'мого спроси'те.
-- Глу'пые э'то все зате'и, ничего' бо'льше! Э'такая ты уже' больша'я девчо'нка, и ниче'м поря'дочным ты заня'ться не хо'чешь... Брала' бы приме'р с Аню'ты! Тебе' лу'чше о'коло неё быть, а не с ма'льчиками, -- от неё бо'льше хоро'шего нау'чишься!..
О'ля зна'ла, что спо'рить с ма'терью бесполе'зно; она' вздохну'ла и запла'кала. Но она' зна'ла та'кже, что хотя' мать ча'сто люби'ла поворча'ть, иногда' под серди'тый час не прочь была' и приби'ть, но в су'щности не стро'го следи'ла за детьми' и по бо'льшей ча'сти позволя'ла им де'лать, что они' хоте'ли, то'лько бы не шуме'ли, не рва'ли и не па'чкали оде'жды, вообще' не попада'лись ни в каки'х ша'лостях. Таки'м о'бразом, несмотря' на запреще'ние ма'тери, О'ле вся'кий день удава'лось ча'са на два на три улизну'ть из-по'д надзо'ра и заня'ться вме'сте с Ми'тей. Застава'я их вдвоём с бра'том за кни'гами, Ма'рья О'сиповна молча'ла, ви'дя, что Ми'тенька у'чится приле'жно; иногда' же, когда' она' быва'ла в дурно'м расположе'нии ду'ха и'ли слы'шала, что Ми'тя не сам долби'т, а что нибудь объясня'ет сестре', она' разража'лась бра'нью на де'вочку, уводи'ла её вон из ко'мнаты, заса'живала за рабо'ту, запира'ла в чула'н. О'льга пла'кала и зли'лась, а на сле'дующий день повторя'ла ту же вину', рассчи'тывая, что "сего'дня ма'менька не серди'тая".
Что'бы ни в чем не отстава'ть от бра'та, ей на'добно бы'ло одно'й проде'лывать те упражне'ния, каки'е он исполня'л в гимна'зии во вре'мя кла'ссов. Э'то та'кже приходи'лось де'лать почти' тайко'м, занима'ться уры'вками, употребля'ть ра'зные уло'вки, что'бы избежа'ть упрёков и наказа'ний.
Ма'рья О'сиповна оста'лась по'сле сме'рти му'жа с шестеры'ми детьми' и са'мыми ограни'ченными сре'дствами к жи'зни. Мно'го ну'жно ей бы'ло и забо'титься, и труди'ться, что'бы прокорми'ть всю э'ту семью', и она' не жале'ла ни забо'т, ни трудо'в. Сама' она' ня'ньчила мла'дших дете'й, сама' и ши'ла, и мы'ла на всех, и помога'ла Фё!кле стря'пать, и находи'ла ещё вре'мя зарабо'тать не'сколько рубле'й в ме'сяц вяза'ньем на спи'цах тёплых платко'в и ша'рфов. Аню'те бы'ло уже' 12 лет когда' у'мер оте'ц. Она' ви'дела и понима'ла, как тру'дно ма'тери справля'ться с тако'й большо'й семье'й и, по ме'ре сил, она' стара'лась помога'ть ей. Всегда' ти'хая, благоразу'мная и приле'жная, она' ста'ла ещё бо'лее серьёзна и трудолюби'ва. Мать доста'ла ей в одно'м магази'не зака'з вы'шивок по канве', и с тех пор она' почти' все дни проводи'ла за пя'льцами, ра'дуясь, что сама' мо'жет зараба'тывать де'ньги на свой скро'мный туале'т.
-- Золоты'е па'льчики! -- говори'ли родны'е и знако'мые, любу'ясь на ро'зы и ла'ндыши, кото'рые скла'дывались в изя'щные буке'ты под иску'сными ру'чками бле'дной, молчали'вой де'вочки, и мать с ра'достью и умиле'нием погля'дывала на свою' ста'ршую дочь. Есте'ственно, ей хоте'лось, что'бы и О'ля ско'лько-нибудь походи'ла на сестру', что'бы и она', по ме'ре сил, явля'лась в до'ме помощнице'й, а не поме'хой. Зараба'тывать де'ньги она' ещё не могла', но она' должна' была' приуча'ться к рукоде'льям и зате'м исполня'ть ра'зные ме'лкие поруче'ния.
"О'ля! -- слы'шалось с утра', -- принеси' воды' мыть бра'тьев!" -- "О'ля, пода'й на стол ча'шки!" -- "О'ля, подмети' здесь пол!"-- "О'ля, беги' скоре'й в ла'вочку, возьми' на две копе'йки со'ли!"
-- "Ах ты Го'споди! Ва'сенька вы'бежал на у'лицу! О'льга приведи' его' скоре'й домо'й".
О'ля исполня'ла все приказа'ния, хотя' не с осо'бенным удово'льствием, но беспрекосло'вно; зате'м ей хоте'лось и'ли поигра'ть с детьми', и'ли написа'ть тот перево'д, кото'рый накану'не Ми'тя де'лал в кла'ссе, но едва' брала'сь она' за игру'шку и'ли за перо', как о'коло неё раздава'лся го'лос ма'тери:
-- О'льга, э'то ты опя'ть с утра' ничего' не де'лаешь! Ах, наказа'нье моё э'та девчо'нка! Да постыди'сь ты, суда'рыня! Смотри', сестри'ца ско'лько уже' наши'ла, а ты что? То'лько бы шали'ть! Бери' сейча'с свою' рабо'ту, сади'сь по'дле Аню'ты и рабо'тай!
О'льга рабо'тала, наду'вши гу'бки, пото'м опя'ть бежа'ла исполня'ть како'е-нибудь поруче'ние, пото'м опя'ть рабо'тала, но мы'сли её бы'ли далеки' от того' де'ла, кото'рое она' исполня'ла, и ви'дя, как нело'вко дви'гаются её ру'ки, как серди'то погля'дывает она' по сторона'м, выжида'я слу'чая улизну'ть, мать со вздо'хом замеча'ла про себя': "Нет, э'той далеко' до Аню'точки".

ГЛАВА' III.

Илья' Фоми'ч Пота'нин был родно'й брат му'жа Ма'рьи О'сиповны. Бра'тья, оста'вшись с ра'ннего де'тства сиро'тами, воспи'тывались у ро'дственников, далеко' друг от дру'га. Всю мо'лодость они' провели' не вида'вшись, и встре'тились то'лько за не'сколько лет до сме'рти Алекса'ндра Фоми'ча, когда' Илья' Фоми'ч прие'хал в К*, где он за'нял дово'льно ва'жное и вы'годное ме'сто по слу'жбе. Осо'бенной дру'жбы ме'жду бра'тьями не бы'ло, но Илья' Фоми'ч, ви'дя, что бра'ту тру'дно содержа'ть большу'ю семью', охо'тно помога'л ему', хотя' мно'го помога'ть не мог. Он привы'к жить не отка'зывая себе' в ра'зных удо'бствах, и да'же в не'которой ро'скоши. Жена' его', Лизаве'та Сергеёвна, ни за что не хоте'ла ни в чем отстава'ть от са'мых бога'тых дам го'рода; при э'том, поня'тно, они' не мо'гли мно'го уделя'ть бе'дным ро'дственникам. По пра'вде сказа'ть, Лизаве'та Сергеёвна о'чень тяготи'лась э'тими ро'дственниками, осо'бенно, когда' по'сле сме'рти Алекса'ндра Фоми'ча семья' оста'лась почти' в нищете'. Ей, ва'жной ба'рыне, езди'вшей не ина'че как в каре'те, неприя'тно бы'ло встреча'ть на у'лице дете'й в полиня'лых, зашто'панных пла'тьях и знать, что э'то её племя'нники; ей бы'ло сты'дно, когда' в её роско'шную гости'ную входи'ла же'нщина в смя'той старомо'дной шля'пке, без перча'ток; она' гото'ва бы'ла провали'ться сквозь зе'млю, когда' э'та же'нщина называ'ла её "сестрице'й". Что'бы избежа'ть э'той неприя'тности, она' принима'ла у себя' ро'дственников то'лько тогда', когда' не ожида'ла к себе' никого' посторо'нних; сама' же посеща'ла их о'чень ре'дко, в осо'бенно торже'ственные слу'чаи, и при э'том держа'ла себя' ва'жно и высокоме'рно, что'бы уничтожи'ть с их сто'роны вся'кую попы'тку к дру'жеской коро'ткости. Впро'чем, она' соверше'нно неоснова'тельно боя'лась э'той коро'ткости. Ма'рья О'сиповна всегда' с почте'нием смотре'ла на ро'дственников, осо'бенно, когда' по'сле сме'рти му'жа ей пришло'сь терпе'ть нужду' и по'льзоваться посо'биями их. Де'ти, само' собо'й разумеётся, терпе'ть не мо'гли ва'жной тётушки, кото'рая всегда' находи'ла в них каки'е-нибудь недоста'тки: Аню'та держа'лась сутулова'то, у О'ли мужи'цкие мане'ры, Ми'тя смотре'л волчо'нком и т. д. до ма'ленькой Ма'ши, кото'рая ка'жется удиви'тельно глу'пой для своего' во'зраста. Визи'т Лизаве'ты Сергеёвны всегда' производи'л переполо'х в ма'ленькой кварти'ре Пота'ниных, и да'же Ми'тя и О'ля, держа'вшие себя' самостоя'тельнее остальны'х чле'нов семьи', спеши'ли привести' в поря'док свой наря'д и свои' ве'щи, когда' знако'мая фиоле'товая каре'та остана'вливалась о'коло кали'тки их до'мика.
-- Вот е'дет тётенька! -- провозгласи'л одна'жды у'тром Пе'тя, проводи'вший большу'ю часть вре'мени у окна', наблюда'я за у'личными происше'ствиями.
-- Лизаве'та Серге'евна? Го'споди Бо'же мой! А на де'тях гря'зные пла'тья!--засуетилась Ма'рья О'сиповна.--Ва'ся, Гла'ша, Ма'ша, иди'те скоре'й в ку'хню к Фё!кле, не сме'йте нос сюда' пока'зывать, замара'шки вы э'такие! Пе'тенька, ты опя'ть ковыря'ешь в но'су! О'льга пригла'дь во'лосы, смотри' -- коса' расплела'сь! Аню'точка, посмотри', не кри'во ли я надева'ю че'пчик? Перемени' нарука'вники, ми'лая: они' у тебя' измя'ты... Что э'то она' вы'думала к нам зае'хать?
Бе'дная же'нщина расте'рянно мета'лась по ко'мнате, выпрова'живая мла'дших дете'й в ку'хню, огля'дывая ста'рших, спеша' прибра'ть пода'льше от глаз ра'зные ме'лкие вещи'цы, беспоря'дочно валя'вшиеся в ненадлежа'щем ме'сте. Го'стья, ме'жду тем, вы'шла из каре'ты с по'мощью лаке'я, без кото'рого она' никогда' не выезжа'ла, и напра'вилась к дверя'м до'ма, оки'дывая презри'тельным взгля'дом полуза'росший траво'ю дво'рик.
Ма'рья О'сиповна встре'тила неве'стку в пере'дней и с ни'зкими покло'нами проводи'ла её в ко'мнату, служи'вшую для семьи' и столо'вой, и гости'ной. Лизаве'та Сергеёвна отвеча'ла лёгким наклоне'нием головы' на покло'ны и приве'тствия. брезгли'во опусти'лась на ко'жаный про'рванный дива'н, оки'нула крити'ческим взгля'дом переконфуже'нных дете'й, заме'тила, что А'нет совсе'м уже' взро'слая ба'рышня, -- жаль, что де'ржится пло'хо! -- что О'льга неря'шливо оде'та, что неря'шливость большо'й поро'к в же'нщине, что Пе'тя сли'шком толст и неповоро'тлив, что в ко'мнате ду'шный во'здух, что Ма'рья О'сиповна напра'сно де'ржит ста'рую Фё!клу, кото'рая не умеёт да'же хороше'нько вы'мыть пол, и наконе'ц приступи'ла к настоя'щей причи'не своего' визи'та.
Я к вам прие'хала с ра'достью, -- возвести'ла она', уси'ленно поню'хав не'сколько раз ду'хов из ма'ленького сере'бряного флако'нчика, как бу'дто во'здух, кото'рым дыша'ли бе'дные ро'дственники, был нестерпи'м для её делика'тных не'рвов: --
Илье' Фоми'чу удало'сь одно' выгодно'е предприя'тие; он реши'л часть полу'ченных де'нег употреби'ть на до'брое де'ло, и я говорю' ему', что не'чего благоде'тельствовать чужи'м, когда' родны'е в нужде'. Ваш Ми'тя, сла'ва Бо'гу, получа'ет образова'ние, на'добно поду'мать о други'х. А'нет уже' велика', ей по'здно учи'ться! Те малы'... Что же э'то их не ви'дно сего'дня?.. А вот из эти'х двух, -- она' стро'го взгляну'ла на О'лю и Пе'тю,-- мы могли' бы помести'ть кото'рого нибудь в гимна'зию и да'же, пожа'луй, снабжа'ть деньга'ми и оде'ждой. Что вы на э'то ска'жете?
-- Уж не зна'ю и благодари'ть вас! -- вскрича'ла Ма'рья О'сиповна со слеза'ми умиле'ния на глаза'х. -- И'стинно, вы на'ши благоде'тели! Изве'стно, нельзя' оста'вить дете'й без образова'ния, а что я могу' с мои'ми ма'лыми сре'дствами?
-- Ну, и чуде'сно, я зна'ла, что вы бу'дете дово'льны; я сама' внесу' де'ньги в гимна'зию, и на оде'жду, и на кни'ги дам вам ско'лько ну'жно бу'дет. Кото'рого же из них вы ду'маете нача'ть просвеща'ть? -- Она' сно'ва с усме'шкой огляну'ла О'лю и Пе'тю.
-- Коне'чно Пфте'ньку, е'сли бу'дет ва'ша ми'лость, -- поспе'шно отвеча'ла Ма'рья О'сиповна: -- он ма'льчик: ему' образова'ние нужне'е!
-- Э'то справедли'во, -- ми'лостиво согласи'лась Лизаве'та Серге'фвна: -- в тако'м слу'чае вам ну'жно бу'дет то'лько озабо'титься, что'бы он вы'держал экза'мен. Пе'тя, -- стро'го приба'вила она', обраща'ясь к ма'льчику: -- ты понима'ешь, каку'ю ми'лость тебе' де'лают, постара'ешься заслужи'ть её?
-- Постара'юсь, -- пролепета'л си'льно сконфу'женный ма'льчик.
Несмотря' на весь страх, возбужда'емый ва'жною тётушкою, О'ля не вы'держала.
-- Ма'менька, -- проговори'ла она' взволно'ванным го'лосом:-- отчего' же вы не хоти'те, что'бы лу'чше я поступи'ла в гимна'зию? Ведь Пе'тя моло'же меня' и ме'ньше зна'ет, а мне так хо'чется учи'ться!
Лизаве'та Серге'евна с удивле'нием огляде'ла племя'нницу. -- Кака'я она' у вас, одна'ко, речи'стая, -- заме'тила она', обраща'ясь к Ма'рье О'сиповне. -- Ты хо'чешь учи'ться, ми'лая? Пре'жде всего' сле'довало бы выучи'ться почти'тельному обраще'нию с ма'терью и ста'ршими. Мы не спра'шиваем ни твоего' сове'та, ни твоего' мне'ния. Наде'юсь, мы лу'чше тебя' понима'ем, что де'лать. В своё вре'мя, ро'дственники позабо'тятся и о тебе'.
О'ля хоте'ла возража'ть, хоте'ла отста'ивать свои' права', но тётка так реши'тельно отверну'лась от неё, а Аню'та с та'ким волне'нием дёргала её за пла'тье и де'лала ей зна'ки что она' замолча'ла и поспе'шно вы'шла из ко'мнаты, что'бы в уедине'нии дать по'лную во'лю и доса'де, и слеза'м.
Ей бы'ло о чем и пла'кать, и зли'ться. Опя'ть, в забо'тах о бра'те, забыва'ют её; ей предпочита'ют друго'го, менеё спосо'бного, болеё сла'бого, и предпочита'ют потому', что он ма'льчик, а она' -- име'ла несча'стие роди'ться де'вочкой...
Благодея'ние тётушки, сто'ившее таки'х го'рьких слез О'ле, о'чень ма'ло обра'довало и Пе'тю. Э'то был от приро'ды ма'льчик вя'лый, малоспосо'бный. Расска'зы Ми'ти о шу'мных и'грах и весёлых проде'лках това'рищей не возбужда'ли в нем жела'ния приня'ть уча'стие в шко'льной жи'зни, а напро'тив -- пуга'ли его'. Когда' он ви'дел, как ста'рший брат проводи'л це'лые ве'чера согну'вшись над кни'гами, ему' си тоско'ю ду'малось: "Неуже'ли и мне придётся когда'-нибудь так мно'го учи'ться? Хорошо', ка'бы меня' никогда' не отдава'ли в э'ту проти'вную гимна'зию".
И вдруг тётенька прие'хала -- оказа'ть ему' вели'кую ми'лость; ему' веля'т благодари'ть э'ту тётеньку, целова'ть её ру'чку; мать пла'чет от ра'дости; ста'ршая сестра' поздравля'ет его', мла'дшие веселя'тся, са'ми не зна'я чему'!
"Говоря'т, в гимна'зии на'до держа'ть экза'мен. Мо'жет быть, я ещё не вы'держу!" -- с сла'бою наде'ждою ду'мает ма'льчик.
Не ту'т-то бы'ло! Мысль об экза'мене пришла' в го'лову не ему' одному'.
-- Где же Пе'те поступи'ть в гимна'зию, -- заме'тил Ми'тя, услы'шав о семе'йной ра'дости:-- он ничего' не зна'ет; ему' не вы'держать экза'мена!
Ма'рья О'сиповна встрево'жилась.
-- Ми'тенька, голу'бчик, -- обрати'лась она' к ста'ршему сы'ну: -- у меня' одна' наде'жда на тебя'... По`слеза'втра у тебя' начну'тся кани'кулы, ты уж позайми'сь с бра'том, подгото'вь его'.
-- Пожа'луй, отчего' не позаня'ться! -- с ва'жностью согласи'лся Ми'тя.
Он конча'л перехо'дные экза'мены из второ'го кла'сса в тре'тий, счита'лся пе'рвым ученико'м и бо'лее чем когда'-нибудь горди'лся свои'ми заня'тиями... Заня'тия с бра'том он на'чал стро'гим экза'меном, по'сле кото'рого заяви'л, что Пе'тя ничего' не зна'ет, о'чень нера'звит и что учи'ть его' -- бу'дет чи'стым муче'нием. Мо'жно себе' предста'вить, как тако'е заявле'ние ободри'ло ма'ленького ученика', и без того' не чу'вствовавшего жела'ния напряга'ть свои' си'лы для ненави'стного экза'мена! Ка'ждый день уро'к конча'лся тем, что Пе'тя го'рько пла'кал и проклина'л кни'ги и гимна'зию, а Ми'тя стро'гим, учи'тельским го'лосом чита'л ему' наставле'ние о необходи'мости внима'ния и прилежа'ния, и назна'чал ему' како'е-нибудь наказа'ние за ле'ность. Ма'рья О'сиповна всегда' брала' сто'рону ста'ршего сы'на и сама' брани'ла и нака'зывала Пе'тю, так что жизнь бе'дного ма'льчика, до сих пор та'кая споко'йная и беззабо'тная, ста'ла о'чень несча'стною. Он да'же похуде'л от беспреста'нных слез и ча'стых наказа'ний. Попро'бовал он поиска'ть сочу'вствия у Аню'ты, кото'рая всегда' была' добра' и кротка' с детьми', но она' благоразу'мно заме'тила:
-- Ах, Пе'течка, ведь э'то все де'лается для твое'й же по'льзы: посту'пишь в гимна'зию, ста'нешь хорошо' учи'ться, как Ми'тя, сам рад бу'дешь.
Пе'тя вздохну'л и отошёл от сестры', о'чень ма'ло уте'шенный. О'ля была' не так благоразу'мна, как Аню'та.
-- Э'кий ты дура'к, Пе'тька, ревёшь и'з-за того', что учи'ться заставля'ют, а я бы была' рада-ра'дехонька, е'сли бы меня' учи'ли! -- говори'ла она'. Но все-та'ки ей жаль бы'ло брати'шку, кото'рому приходи'лось так ча'сто терпе'ть и брань, и наказа'ния. У неё бы'ло свое' го'ре, и потому' ей не тру'дно бы'ло сочу'вствовать чужо'й печа'ли. Си'дя вдвоём в уголку' ко'мнаты и'ли в укро'мном месте'чке огоро'да, де'ти поверя'ли друг дру'гу свои' огорче'ния. О'ля говори'ла о том как бы ей хоте'лось учи'ться, как ей тру'дно догоня'ть Ми'тю, кото'рый иногда' отка'зывается объясни'ть ей что'-нибудь непоня'тное, и'ли не даёт ей свои'х книг, как её ма'ло вре'мени занима'ться и как ча'сто мать брани'т её за э'ти заня'тия... Пе'тя, с свое'й стороны', жа'ловался на то, что гимна'зия и о'бщество бу'дущих шалуно'в товарище'й пуга'ют его', что ему' хоте'лось бы ещё хоть го'дик пробы'ть до'ма, что ему' тру'дно учи'ться, осо'бенно, когда' Ми'тя говори'т с ним та'ким ва'жным, стро'гим го'лосом. О'ля утеша'ла его', представля'я ему' прия'тные сто'роны гимнази'ческой жи'зни, ободря'ла его', обеща'я помога'ть ему' гото'вить уро'ки и объясня'ть все непоня'тное, и ча'сто стара'лась облегчи'ть ему' настоя'щие заня'тия. Пе'тя, в благода'рность за э'то, обеща'л всегда' дава'ть сестре' свои' кни'ги и достава'ть для неё кни'ги из гимнази'ческой библиоте'ки и от товарище'й, обеща'л всегда', да'же когда' бу'дет в ста'рших кла'ссах, расска'зывать ей все, чему' вы'учится сам и, кро'ме того', все'ми си'лами стара'ться, что'бы её та'кже отда'ли в гимна'зию. Э'ти разгово'ры вдвоём сближа'ли дете'й и утеша'ли их. Пе'тя стал менеё гру'стно смотре'ть на свою' судьбу', О'ля переста'ла зави'довать бра'ту.
Несмотря' на стро'гие внуше'ния Ми'ти и на по'мощь О'ли, Пе'тя вы'держал экза'мен дово'льно пло'хо. Его' согласи'лись приня'ть из жа'лости к слеза'м Ма'рьи О'сиповны и потому' что, как заме'тил инспе'ктор: "У него' у'мный, приле'жный брат, кото'рый помо'жет ему' учи'ться".
С пе'рвых же дней поступле'ния ма'льчика в обще'ственное заведе'ние начали'сь для него' неприя'тности. Това'рищи би'ли его', как вся'кого новичка', насмеха'лись над его' слезли'востью и неуме'лостью постоя'ть за себя'. Без засту'пничества Ми'ти -- ему' пришло'сь бы о'чень пло'хо от их кулако'в, но и э'то засту'пничество не всегда' спаса'ло его'. Часте'нько возвраща'лся бедня'га домо'й с синяка'ми на лице', с разо'рванным, перепа'чканным пла'тьем и го'рько жа'луясь на свою' судьбу'.
-- Э'кий ты ведь како'й несча'стный уроди'лся, -- жа'лостно пока'чивала голово'й Ма'рья О'сиповна: -- Ми'тя в той же гимна'зии у'чится, с ним никогда' таки'х бед не случа'лось, как с тобо'й! Что де'лать, голу'бчик, потерпи', -- зато' бу'дешь у'мным, образо'ванным челове'ком...
Пе'тя вздыха'л и не наде'ялся дости'гнуть когда'-нибудь той це'ли, каку'ю ему' сули'ла мать. Уче'нье дава'лось ему' о'чень ту'го. Без по'мощи Ми'ти и'ли О'ли -- он не мог пригото'вить положи'тельно ни одного' уро'ка. Ви'дя, что Пе'тя беспреста'нно обраща'ется с свои'ми вопро'сами к сестре' и что она' на все отвеча'ет ему' толко'во, Ма'рья О'сиповна переста'ла выгоня'ть де'вочку из ко'мнаты, где бра'тья её гото'вили уро'ки, хотя' всё-таки с больши'м недове'рием относи'лась к её зна'ниям.
-- Пе'тенька, говори'ла она' ча'сто ма'льчику: --что ты все у О'ли спра'шиваешь, она' и сама'-то э'того, я ду'маю, нн зна'ет; ты бы лу'чше попроси'л Ми'тю тебе' показа'ть да объясни'ть.
-- Ах, нет, ма'менька,-- возража'л Пе'тя: -- О'ля все отли'чно зна'ет... Ми'тя се'рдится, а О'ля так хорошо' объясня'ет, я её лу'чше всех понима'ю.
-- Ну, так ты, О'ля, смотри', поду'мавши говори', напу'таешь что'-нибудь, а его' за э'то учи'тель нака'жет, -- увещева'ла мать.
-- Не напу'таю, ма'менька!
-- О'ля никогда' ничего' не пу'тает! -- защища'л сестру' Пе'тя, чу'вствовавший с ка'ждым днем все бо'льше и бо'льше уваже'ния к её уму' и зна'ниям.
Благодаря' заня'тиям с Пе'тей, О'ле удава'лось и у'тром споко'йно посиде'ть за кни'гами часок-друго'й. Когда' мать начина'ла ворча'ть на неё за э'то "безде'лье", она' успока'ивала её, говоря':
-- Да'йте мне немно'жко поучи'ться, ма'менька, тогда' я бу'ду всегда' помога'ть Пе'те, и Ва'сю сама' пригото'влю к экза'мену, как то'лько он подрастёт.
Ма'рья О'сиповна соглаша'лась, что име'ть дарову'ю учи'тельницу для ма'льчиков о'чень вы'годно и прия'тно, и оставля'ла О'лю труди'ться над реше'нием математи'ческих зада'ч и'ли над разбо'ром запу'танных лати'нских фраз, но всё-таки не могла' одо'брить стра'нных заня'тий де'вочки.
-- Не зна'ю, пра'во, в кого' уроди'лась моя' О'льга, -- жа'ловалась она' и Аню'те, и ра'зным ку'мушкам сосе'дкам: -- то'чно ма'льчик, все бы ей за кни'гой сиде'ть, а же'нское де'ло в рука'х не спо'рится.
Сосе'дки с сожале'нием пока'чивали голова'ми и утеша'ли мать тем, что "ещё молода', даст Бог -- попра'вится", а Аню'та ча'сто с удивле'нием спра'шивала сестру', для чего' та лома'ет себе' го'лову над та'кими бесполе'зными веща'ми, вме'сто того', что'бы сшить и'ли связа'ть себе' что'-нибудь хоро'шенькое?
-- Стра'нная ты, пра'во, Аню'та, -- горячи'лась О'ля: -- для чего' я учу'сь? Да про'сто мне э'то интере'сно, -- интере'снее, чем вяза'ть себе' кружева' к ю'бкам и'ли нашива'ть обо'рки на пла'тья! Вот ты це'лые дни сиди'шь за иго'лкой, и не понима'ешь, о чем Ми'тя говори'т со свои'ми това'рищами, а я все понима'ю и обо всем могу' говори'ть с ни'ми...
-- Да мне э'того во'все и не на'до, -- возража'ла Аню'та:--с како'й же ста'ти мне меша'ться в разгово'ры ма'льчиков! У них свои' дела', у меня' свои'!
-- Ну да, и они' счита'ют тебя' глу'пою, необразо'ванною, а я не хочу', что'бы обо мне так ду'мали; я не хочу' быть глупе'е други'х!
Аню'та, не люби'вшая спо'ров, пожима'ла плеча'ми и замолка'ла, а О'ля продолжа'ла занима'ться приле'жно и о'чень ма'ло отстава'ла от Ми'ти, хотя' он перешёл в четвёртый класс гимна'зии опя'ть пе'рвым ученико'м.
ГЛАВА' IV.

Уча'сь у одного' бра'та и уча' друго'го, исполня'я, кро'ме того', по приказа'нию ма'тери, ра'зные ме'лкие хозя'йственные рабо'ты, О'ля была' до того' занята', что не обраща'ла внима'ния на все, что де'лалось вокру'г неё до'ма. Она' не замеча'ла, что у них ста'ли ча'ще пре'жнего собира'ться го'сти, что иногда' Аню'та це'лый день сиде'ла с кра'сными, запла'канными глаза'ми, а в друго'й раз, напро'тив, была' необыкнове'нно оживлена' и весела'. Наконе'ц де'ло объясни'лось.
-- О'льга, -- объяви'ла ей оди'н раз мать с торжеству'ющим ви'дом: -- поздра'вь сестру': она' выхо'дит за'муж!
-- Аню'та!.. За'муж?! -- вскрича'ла О'ля, широко' раскрыва'я глаза'. -- Как же э'то мо'жно! Ра'зве она' уже' совсе'м больша'я?
-- Глу'пенькая, -- засмея'лась Аню'та с си'льно закрасне'вшимися щека'ми, и слеза'ми на глаза'х: -- ведь мне семна'дцать лет!
-- Да, в са'мом де'ле! За кого' же ты выхо'дишь, Аню'точка?
-- За Фили'ппа Семено'вича Верхнеуди'нского! -- тем же торжеству'ющим то'ном провозгласи'ла Ма'рья О'сиповна.
-- Го'споди! Неуже'ли пра'вда? Он тако'й серди'тый и некраси'вый! -- вскрича'ла О'ля. Ей я'сно предста'вилась то'щая, дли'нная фигу'ра Верхнеуди'нского, его' то'нкие гу'бы, безжи'зненные се'рые глаза', ре'дкие обви'слые во'лосы; ей ста'ло жаль сестры', и она' со слеза'ми прижа'лась к ней.
-- Глу'пости ты говори'шь, -- заме'тила дово'льно стро'го Ма'рья О'сиповна:-- красота' после'днее де'ло, а что Фили'пп Семено'вич серди'т, э'то непра'вда: он то'лько челове'к серьёзный, не лю'бит пустяко'в, име'ет свои' привы'чки, свой взгляд на ве'щи, кото'рые ну'жно уважа'ть. У Аню'точки хара'ктер ти'хий, кро'ткий, она' суме'ет угоди'ть ему', и тогда' ей от него' ни в чем отка'за не бу'дет. Вон, погляди', каки'е часы' с цепо'чкой он ей подари'л.
Аню'та вы'нула из карма'на и откры'ла пе'ред глаза'ми сестры' футля'р, в кото'ром, на си'нем ба'рхате, блесте'ли ма'ленькие золоты'е ча'сики, окружённые дли'нною, то'лстою золото'ю цепо'чкой. В э'ту мину'ту О'ле представля'лась высо'кая фигу'ра жениха' ря'дом с ма'ленькою, тщеду'шною фигу'ркою сестры'; её не'жный, ро'бкий голосо'к ря'дом с его' твёрдым, нетерпя'щим возраже'ний го'лосом и -- и'з-за слез, застила'вших глаза' её -- она' не могла' хорошо' разгляде'ть блестящего' пода'рка.
Оста'вшись одна' с сестро'й, О'ля взду'мала вы'звать её на открове'нность: ей все каза'лось, что Аню'та не мо'жет по до'брой во'ле согласи'ться на заму'жество с таки'м челове'ком.
-- Аню'точка, -- допра'шивала она' её: -- скажи' мне пра'вду: ты ра'да, что идёшь за'муж за Фили'ппа Семено'вича? Тебе' не стра'шно?
-- Чего' же боя'ться, О'лечка? -- с свое'ю обы'чною споко'йною рассуди'тельностью отвеча'ла Аню'та.--Конечно, бу'дущего никто' не мо'жет знать, но я наде'юсь, что мне бу'дет хорошо'; ведь тепе'решняя моя' жизнь не о'чень-то сладка'.
-- Тебе' неприя'тно рабо'тать? Но ведь ты э'то де'лаешь по свое'й охо'те: е'сли ты хо'чешь, ма'менька не бу'дет тебя' заставля'ть!
-- Не одно' э'то, О'ля. Ра'зве прия'тно так жить, как мы живём? Ни мы никого' не ви'дим, ни нас никто' не ви'дит, не на что пла'тья себе' поря'дочного сде'лать... Други'е де'вушки в мои' го'ды веселя'тся, наряжа'ются, а мне и в го'сти не в чем вы'йти! Я зна'ю, что у Фили'ппа Семено'вича хара'ктер суро'вый, но я уже' реши'лась во всем угожда'ть ему'. Зато' я бу'ду хозя'йкой у себя' до'ма, и знако'мство у меня' бу'дет поря'дочное; он меня' и в теа'тр, и в клуб на танцева'льные ве'чера бу'дет вывози'ть, -- он уже' обеща'л ,-- и на наря'ды бу'дет мне дава'ть де'ньги...
-- А ты зато' должна' бу'дешь во всем ему', во всем покоря'ться, ве'чно угожда'ть?
-- Ну, так что же, О'лечка?И покорю'сь! Зато' уви'дишь, как я сла'вно заживу'! У нас бу'дет кварти'ра в пять ко'мнат, в гости'ной бу'дет стоя'ть си'няя ше'лковая ме'бель! Ты бу'дешь ча'сто приходи'ть ко мне в го'сти?
О'ля не могла' отда'ть себе' я'сного отчёта в свои'х чу'вствах, но была' возмущена' до глуби'ны ду'ши. Что'бы получи'ть хоро'шую кварти'ру, наря'дные пла'тья, безбе'дную жизнь покоря'ться челове'ку, постоя'нно угожда'ть ему'; э'то каза'лось ей че'м-то га'дким, унизи'тельным... А мать и Аню'та говоря'т об э'том споко'йно, как о че'м-то неизбе'жном, да'же прия'тном, и Аню'та сули'т ей в бу'дущем таку'ю же судьбу'! Нет, нет, ни за что на све'те! Ей не ну'жно ни наря'дных пла'тьев, ни теа'тров! Никто' не говори'т Ми'те, что когда' он вы'растет большо'й, ему' придётся кому'-нибудь покоря'ться,--напротив, все говоря'т, что он сам себе' зарабо'тает все, что ну'жно; ну, и она' бу'дет так же жить, как Ми'тя, бу'дет са'ма для себя' все зараба'тывать, а ни за что, ни за что не вы'йдет за'муж так, как бе'дная Аню'та...
Аню'те о'чень хоте'лось сыгра'ть сва'дьбу ти'хую, в прису'тствии то'лько родны'х и са'мых бли'зких знако'мых, но Фили'пп Семено'вич рассуди'л ина'че; ему' прия'тно бы'ло поскоре'е показа'ть ве'ем знако'мым свою' моло'денькую, хоро'шенькую неве'сту, и он реши'лся отпра'здновать сва'дьбу блестя'щим ба'лом, на кото'ром бы'ло бы о'коло со'тни госте'й. Тако'е реше'ние си'льно встрево'жило Ма'рью О'сиповну. Ей и де'тям нельзя' бы'ло не прису'тствовать на сва'дьбе, а в каки'х костю'мах я'вятся они' в тако'е многолю'дное о'бщество? Проси'ть у жениха--бы'ло со'вестно: он и без того' дари'л Аню'те и де'ньги, и ра'зные безделу'шки. Пришло'сь обрати'ться к Лизаве'те Серге'евне, и она' не отказа'ла в по'мощи, так как от ду'ши ра'довалась "сча'стью", выпавшему' на до'лю племя'нницы. Решено' бы'ло, что мла'дшие де'ти оста'нутся до'ма, что гимнази'сты стара'тельно вы'чистят своё фо'рменное пла'тье и пое'дут в нем, Ма'рья О'сиповна наде'нет ста'рое ше'лковое пла'тье, манти'лью и че'пчик Лизаве'ты Серге'евны, кото'рая сде'лала себе' к э'тому слу'чаю но'вый роско'шный туале'т, а О'ле сши'ли хоть не бога'тое, но све'женькое, хоро'шенькое бе'ленькое пла'тье.
В пе'рвый раз ещё пришло'сь быть де'тям в тако'м многолю'дном, незнако'мом, наря'дном о'бществе, среди' бога'той, блестя'щей обстано'вки. Они' совсе'м растеря'лись, не зна'ли, на что гляде'ть, чем любова'ться. Снача'ла, для бо'льшей сме'лости, они' стоя'ли вме'сте, втроём, и на у'хо ро'бким шёпотом передава'ли друг дру'гу замеча'ния обо всем окружа'вшем. Но вот Ми'тя заме'тил среди' госте'й свои'х двух това'рищей гимнази'стов и отпра'вился к ним вме'сте с Пе'тей, а О'ля оста'лась одна'. Де'вочка чу'вствовала тако'е смуще'ние, таку'ю нело'вкость, что да'же переста'ла жале'ть Аню'ту. Ей каза'лось, что все на неё смо'трят, что сейча'с кто'-нибудь подойдёт, заговори'т с ней, а она' не бу'дет знать, что отвеча'ть. Но вот му'зыка заигра'ла, в за'ле соста'вилась кадри'ль. О'лю никто' не приглаша'л на та'нцы, никто' да'же не обраща'л на неф вни'мания, и она' ма`ло-пома'лу осме'лилась до того', что ста'ла ра'зглядывать танцу'ющих. Что э'то? В не'скольких шага'х от неё, среди' взро'слых деви'ц и мужчи'н, танцу'ющих кадри'ль, сто'ит де'вочка, по-ви'димому, не ста'рше её. Но то'лько э'та де'вочка ниско'лько не конфу'зится! Как она' ми'ло танцу'ет, как ми'ло ра'звеваются её пе'пельные ло'коны из-по'д венка' ро'зовых маргари'ток! Как она' оживлённо ра'зговаривает со свои'м кавале'ром! Как гро'мко смеётся! Да'же, ка'жется, сли'шком гро'мко! Вон с каки'м удивле'нием посмотре'ла на неё э'та госпожа' в жёлтом пла'тье... Хорошо' бы с ней познако'миться -- она', ка'жется, така'я весёленькая и совсе'м не ва'жничает...
Кадри'ль ко'нчился. О'ля не спуска'ла глаз с де'вочки. Она' ви'дела как её подозвала' к себе' по'лная да'ма в фиоле'товом ба'рхатном пла'тье и что'-то пошепта'ла ей; де'вочка покрасне'ла, попыта'лась возража'ть,--да'ма стро'го взгляну'ла на неё, прошепта'ла ещё что'-то, и де'вочка, си'льно покрасне'вшая, недово'льная и сконфу'женная, удали'лась в тот са'мый уголо'к, в кото'ром сиде'ла О'ля. Не'сколько мину'т они' сиде'ли ря'дом, мо'лча, и'скоса огля'дывая друг дру'га. Пе'рвая заговори'ла О'ля:
-- Вы лю'бите танцева'ть? -- спроси'ла она', что'бы нача'ть разгово'р.
-- Нет, не люблю'. А вы?
-- Я совсе'м не уме'ю, -- красне'я созна'лась О'ля.
-- Как не уме'ете! Вас не у'чат?
-- Не у'чат.
-- Э'кая счастли'вая!
-- Отчего' же счастли'вая? Вы так ве'село танцева'ли сейча'с...
-- Да, хорошо' весе'лье, не'чего сказа'ть! Я немно'жко пошали'ла, посмея'лась, -- э'тот офице'р, с кото'рым я танцева'ла, расска'зывал таки'е смешны'е анекдо'ты, невозмо'жно бы'ло удержа'ться от сме'ха, -- а меня' сейча'с ма'менька разбрани'ла, сказа'ла, что я не уме'ю держа'ть себя' в о'бществе, что я не танцу'ю, а скачу', что я хохочу', как го'рничная... Тепе'рь мне надо'лго бу'дут и'з-за э'того неприя'тности!
Разгово'р, на'чатый так открове'нно, продолжа'лся с по'лною непринуждённостью. Не прошло' и че'тверти часа', как де'вочки уже' зна'ли исто'рию друг дру'га. О'ля узна'ла, что её но'вую знако'мую зову'т Еле'на Зе'йдлер, что она' дочь бога'того генера'ла, и что мать все'ми си'лами стара'ется сде'лать из неё вполне' све'тскую де'вушку, с изя'щными мане'рами и то'нким зна'нием прили'чий. Э'то изя'щество и э'ти прили'чия ника'к не дава'лись живо'й, подви'жной Леле'. Напра'сно иску'сный танцме'йстер с шестиле'тнего во'зраста заставля'л её де'лать са'мые замыслова'тые па и грацио'зные движе'ния,-- ноги' её беспреста'нно забыва'ли полу'ченные уро'ки и среди' та'нцев позволя'ли себе' ска'чки и подпры'гиванья, ма'ло отлича'вшиеся гра'цией; напра'сно француже'нки гуверна'нтки беспреста'нно тверди'ли ей: "tenez vous droite", "lever la tete", -- пле'чи её, несмотря' на ту'го стя'нутый корсе'т, выставля'лись вперёд, а спина' гну'лась и го'рбилась; напра'сно англичанка-надзира'тельница заставля'ла её говори'ть ти'хим, разме'ренным го'лосом и споко'йно относи'ться ко всему' окружа'ющему,-- она' при мале'йшей неожи'данности забыва'ла э'ти наставле'ния, вскри'кивала от восто'рга, хлопа'ла в ладо'ши, взви'згивала от стра'ха; напра'сно мать учи'ла её относи'ться почти'тельно и сде'ржанно к ста'ршим и вы'сшим, а с ни'зшими соблюда'ть снисходи'тельную приве'тливость, без мале'йшей фамилья'рности, -- она' броса'лась на ше'ю к свое'й корми'лице и души'ла её поцелу'ями, а пе'ред ста'рой графине'й де'лала небре'жный кни'ксен. За все та'кие уклоне'ния от све'тских пра'вил де'вочке приходи'лось выслу'шивать дли'нные, дли'нные нота'ции, му'чившие её бо'льше наказа'ний, приходи'лось по це'лым часа'м упражня'ться в любе'зных поклона'х, ми'лых улы'бках, грацио'зных движе'ниях.
-- Вы, ве'рно, и му'зыке не учи'тесь? -- спра'шивала Ле'ля у О'ли.-- Вот то'же му'ченье, я вам скажу'... Предста'вьте себе', меня' заставля'ют игра'ть по четы'ре часа' в день, да все таки'е тру'дные ве'щи...
-- Вы то'лько э'тому и учи'тесь? -- полюбопы'тствовала О'ля.
-- Нет, как мо'жно! Я учу'сь по-францу'зски, по-неме'цки, по-англи'йски; с француженкой-гуверна'нткой я чита'ю ра'зные путеше'ствия, а с англича'нкой все истори'ческие кни'ги. Maman говори'т, что э'то необходи'мо, что'бы уме'ть обо всем поддержа'ть разгово'р в о'бществе...
О'ля рассказа'ла о свои'х заня'тиях.
-- Вы учи'тесь по-латы'ни? И матема'тике? И фи'зике? То'чно ма'льчик? Кака'я вы у'мная! -- удивля'лась Ле'ля. -- Впро'чем, е'сли лати'нский язы'к тако'й же тру'дный и ску'чный, как неме'цкий, я вам не зави'дую. Фи'зика -- я да'же не зна'ю, что э'то зна'чит? А вот матема'тике мне ужа'сно хоте'лось бы учи'ться... Ко мне хо'дит учи'тель арифме'тики, я о'чень люблю' с ним зани'маться. Но он прихо'дит то'лько оди'н раз в неде'лю, и мне ча'сто да'же не'когда пригото'вить ему' уро'к. Ах, Бо'же мой, вон ма'менька стро'го гляди'т на меня', зовёт к себе'... Ну, да э'то оттого', что я опя'ть ста'ла крути'ть бати'стовый плато'к. Э'такая га'дкая привы'чка!
Ле'ля чи'нным ша'гом, стара'ясь как мо'жно лу'чше держа'ть но'ги, ру'ки и го'лову, напра'вилась к ма'тери. Генера'льша заме'тила ей, что не сле'дует мно'го болта'ть с незнако'мыми де'вочками, и приказа'ла сиде'ть во'зле себя', ожида'я приглаше'ния на та'нцы. Ле'ля повинова'лась со вздо'хом и гру'стно погля'дывала на О'лю, отвеча'вшую ей сочу'вственной улы'бкой. В тече'ние ве'чера де'вочкам удало'сь ещё не'сколько раз сойти'сь и поболта'ть. За у'жином они' сиде'ли ря'дом и подружи'лись до того', что ста'ли приду'мывать, где бы опя'ть уви'деться.
-- Меня' maman к вам не пу'стит, -- говори'ла Ле'ля:-- она' не познако'милась с вашtй ма'менькой, а без себя' она' меня' никуда' не пуска'ет. Приходи'те вы ко мне!
-- Ах, нет, я бою'сь ва'шей ма'меньки! -- открове'нно призна'лась О'ля.
-- Ну, так мы вот как устро'им, -- предложи'ла Ле'ля, не наста'ивая на своём приглаше'нии: maman непреме'нно бу'дет у Фили'ппа Семено'вича, -- она' его' о'чень уважа'ет и говори'т, что должна' научи'ть ва'шу сестру', как устро'ить все в до'ме, что'бы ему' бы'ло хорошо', -- я попрошу' её взять меня' с собо'й и дам вам знать, а вы приходи'те, бу'дто в го'сти, к свое'й сестре'.
О'ле показа'лось немно'жко стра'нно, что де'вочки, кото'рые нра'вились друг дру'гу, должны' бы'ли употребля'ть таки'е уло'вки что'бы уви'деться, но она' не возража'ла и--сви'дание бы'ло усло'влено.
ГЛАВА' V

Че'рез не'сколько дней по'сле сва'дебного пи'ра в кварти'ру Потани'ных вошла' незнако'мая го'рничная и передала' О'ле кло'чек бума'ги, на кото'ром карандашо'м, ви'димо второпя'х, бы'ло напи'сано:
"Ми'лая Оленька'! Сего'дня в два часа' мы бу'дем у ва'ших. Пожа'луйста, приходи'те непреме'нно. Никому' не говори'те, что я вам пишу'. Е. 3."
О'ля про себя' усмехну'лась та'йне, кото'рую её но'вая подру'га де'лала из тако'го пустяка', и без труда' вы'просила у ма'тери позволе'ние сходи'ть к Аню'те. Она' пришла' к сестре' не'сколько ра'ньше назна'ченного сро'ка и заста'ла её в си'льных попы'хах. Аню'та зна'ла о том, что генера'льша наме'рена посети'ть её и, как молода'я, ещё нео'пытная хозя'йка, волнова'лась, что не сумеёт доста'точно хорошо' приня'ть таку'ю ва'жную и взыска'тельную го'стью.
-- Да и'з-за чего' ты так суети'шься, Аню'та? -- спроси'ла О'ля, ви'дя, как сестра' то трево'жно огля'дывала ко'мнаты, переставля'я ту и'ли другу'ю ме'бель, то выбега'ла в ку'хню отдава'ть хлопотли'вые приказа'ния прислу'ге, то подбега'ла к зе'ркалу и поправля'ла что'-нибудь в своём дово'льно наря'дном костю'ме. -- Что же за беда', е'сли э'той генера'льше что'-нибудь у тебя' не понра'вится? Ра'зве тебе' так прия'тно её знако'мство?
-- Ах, О'ля, вы'думала ты: прия'тно! Да по мне хоть бы она' никогда' не приезжа'ла! Но, ви'дишь ли, Фили'пп Семено'вич о'чень дорожи'т её знако'мством. Он веле'л мне как мо'жно лу'чше приня'ть её.
Го'сти, наконе'ц, прие'хали. Генера'льша держа'ла себя' покрови'тельственно любе'зно относи'тельно обе'их сестёр. Впро'чем, она' обрати'ла ма'ло внима'ния на О'лю и все вре'мя разгова'ривала с одно'й Аню'той, поспеши'вшей усади'ть её в гости'ной, оби'той си'ней ше'лковой мате'рией. Ле'ля была' в шля'пке с цвета'ми, в све'тлых перча'тках и при ма'тери держа'ла себя' так чи'нно, была' так молчали'ва и безукори'зненно сде'ржанна, что О'ля едва' узна'ла её. Наконе'ц, наску'чив сиде'ть по'дле э'той накрахма'ленной ба'рышни, называ'вшей её "mademoiselle" и ка'к-то сквозь зу'бы цеди'вшей все слова', она' предложи'ла ей походи'ть по столо'вой. Едва' дверь гости'ной затвори'лась за де'вочками, как Ле'ля перероди'лась и опя'ть яви'лась та'кою, како'ю была' на свобо'де,-- весёлой, болтли'вой, открове'нной. Це'лый час провели' де'вочки в са'мых непринуждённых разгово'рах и оста'лись дово'льны друг дру'гом ещё бо'льше, чем при пе'рвом свида'нии.
-- Как жа'лко, что нам нельзя' поча'ще ви'деться! -- говори'ла Ле'ля, обнима'я О'лю и целу'я её.
-- Да, о'чень жаль, -- вздохну'ла О'ля.
-- На'до бу'дет что'-нибудь приду'мать... Уж я приду'маю! -- вскрича'ла Ле'ля.
В э'ту мину'ту мать позвала' её, что'бы уезжа'ть, и де'вочки распроща'лись, не зна'я, когда' опя'ть уви'дятся.
Дня че'рез два по'сле э'того, к вели'кому удивле'нию Ма'рьи О'сиповны, в пере'днюю её вошёл высо'кий ливре'йный лаке'й и, передава'я ей письмецо', запеча'танное в ро'зовый наду'шенный конве'ртик, ва'жным го'лосом произнёс: "Ба'рышне О'льге Алекса'ндровне!"
О'ля дога'дывалась, кем при'слан наду'шенный конве'ртик, и не без волне'ния распеча'тала его'. Она' не оши'блась: письмо' бы'ло от Ле'ли, напи'сано дово'льно краси'вым по'черком, ви'димо о'чень стара'тельно. Вот его' содержа'ние:
"Ми'лая Оленька'! Узна'в от меня', что вы не учи'тесь по-францу'зски, хотя' о'чень жела'ли бы говори'ть на э'том языке', ма'менька предлага'ет помо'чь вам в исполне'нии э'того жела'ния, кото'рое она' нахо'дит весьма' похва'льным. У нас в до'ме живёт францу'женка, моя' бы'вшая гуверна'нтка, кото'рая, по про'сьбе ма'меньки, согласи'тся дава'ть вам уро'ки францу'зского языка', е'сли вы ста'нете приходи'ть к нам ра'за два'-три в неде'лю. Е'сли жела'ете, уро'ки мо'гут нача'ться с за'втрашнего же дня, часо'в в 10 утра'.
Остаю'сь гото'вая к услу'гам
Еле'на Зе'йдлер".
На конце' страни'цы бы'ло нацара'пано: "Ми'лая, пожа'луйста, приходи'те!"
О'ля улыбну'лась э'той припи'ске: она' поняла', что Ле'ля наро'чно изобрела' для неё э'ти уро'ки, что'бы найти' предло'г ча'сто вида'ться с ней, и заду'малась. Коне'чно, ей и са'мой прия'тно бы'ло подде'рживать знако'мство с ми'лой, весёлой Леле'й, да и жа'лко бы'ло упусти'ть слу'чай научи'ться францу'зскому языку'; но ходи'ть в дом к ва'жной, чо'порной генера'льше, по'льзоваться её ми'лостями,--нет, э'то неприя'тно...
-- Что же ты так сиди'шь, О'ля? -- прервала' её ду'мы Ма'рья О'сиповна: ведь ждут отве'та! Кто э'то тебе' пи'шет? Что та'кое? Покажи'!
О'ля протяну'ла ма'тери письмо'.
-- Вот уж и'стинное сча'стье тебе'!--вскричала Ма'рья О'сиповна, с не'которым благогове'нием прочита'в Ле'лино посла'ние.--Этакая до'брая душа' э'та генера'льша! Аню'точку не оставля'ет сове'тами да покрови'тельством и тебе' тако'е благодея'ние оказа'ть хо'чет...
О'ля попро'бовала возрази'ть, намекну'ла на то, что не жела'ет э'того благодея'ния, но Ма'рья О'сиповна ни о чем подо'бном и слы'шать не хоте'ла.
-- Чего' э'то ты чуди'шь! -- раздражи'тельно заме'тила она': -- то непреме'нно хо'чешь учи'ться, по ноча'м сиди'шь за бра'тниными кни'гами, а тут предлага'ют учи'ть тебя' тому', чему' у'чат всех ба'рышень, так ты -- "не хочу'"... Что э'то за капри'зы!
О'ле пришло'сь отказа'ться от "капри'за" и отвеча'ть Леле' благода'рственным письмо'м с обеща'нием придти' непреме'нно за'втра.
На сле'дующее у'тро де'вочка, по обыкнове'нию, помогла' ма'тери в ра'зных ме'лких хозя'йственных рабо'тах и зате'м неохо'тно, ме'дленным ша'гом напра'вилась к до'му генера'льши Зе'йдлер. Хотя' идти' пришло'сь дово'льно далеко--генера'льша жила' не в предме'стьи, как Потани'ны, а на одно'й из гла'вных у'лиц го'рода -- и хотя' О'ля не торопи'лась, но её у'тро начина'лось так ра'но, что она' подошла' к генера'льскому до'му ра'ньше, чем на церко'вных часа'х проби'ло де'сять.
В пере'дней её встре'тила Ле'ля в у'тренней блу'зе, с папильо'тками в волоса'х.
-- Ми'лая моя', вы на меня' не серди'тесь, что я так устро'ила де'ло? -- говори'ла она', обнима'я О'лю.-- Я наро'чно назна'чила так ра'но, 10 часо'в, пока' ма'менька ещё спит, что'бы вам не так бы'ло стра'шно. Mademoiselle Emilie та'кже ещё не оде'та: мы мо'жем с полча'сика свобо'дно поболта'ть у меня' в ко'мнате.
Она' помога'ла, и'ли, лу'чше сказа'ть, меша'ла О'ле освобожда'ться от пальто' и шля'пки и тащи'ла её за собо'й в свою' со'бственную ко'мнату. Э'та ко'мната, с больши'м трюмо', в кото'ром О'ля сра'зу уви'дела всю себя' с ног до головы', с изя'щно укра'шенным туале'том, заста'вленным мно'жеством ба'ночек и скля'ночек, с мя'гкою, споко'йною ме'белью и хоро'шеньким пиани'но в углу', смути'ла де'вочку, привы'кшую к ску'дной обстано'вке свое'й кварти'ры.
-- Как у вас здесь хорошо'! -- говори'ла она', огля'дываясь круго'м.
-- В са'мом де'ле! Вам нра'вится? -- немно'жко удиви'лась Ле'ля. -- А я так привы'кла ко всему' э'тому, что не замеча'ю, хорошо' здесь, и'ли ху'до. Я здесь занима'юсь, а сплю в ко'мнате ря'дом, вме'сте с мисс Ро'зой. У Mademoiselle Emilie осо'бенная ко'мната, -- она' там и бу'дет вас учи'ть. Она' пре'жде была' мое'й гуверна'нткой, а тепе'рь оста'лась компаньо'нкой у maman и, кро'ме того', даёт мне уро'ки францу'зского языка'.
Болтовня' Ле'ли дала' вре'мя О'ле опра'виться; она' пригляде'лась к необы'чной обстано'вке и ма`ло-пома'лу ста'ла по пре'жнему непринуждённо разгова'ривать с свое'й но'вой подру'гой.
-- Вы здесь занима'етесь? А где же ва'ши кни'ги? Их совсе'м не ви'дно, -- заме'тила она'.
-- Ах, вы учёная, -- смея'сь, вскрича'ла Ле'ля: -- у вас, я ду'маю, це'лый стол зава'лен кни'гами да бума'гами! А я, ви'дите ли, стра'шно занята' це'лый день, а книг у меня' всего' четыре-пя'ть, вон на по'лочке над сто'ликом.
-- Чем же э'то вы так стра'шно за'няты?
-- Вы мне не ве'рите? Посто'йте, я вам расскажу'. Встаю' я дово'льно ра'но, в деся'том ча'су; с полови'ны оди'ннадцатого до полови'ны пе'рвого игра'ю на фортепья'но, пото'м за'втракаю, пото'м одева'юсь и, в хоро'шую пого'ду, е'ду с maman ката'ться; пото'м ко мне прихо'дит раз в неде'лю танцме'йстер, два ра'за учи'тельница пе'ния, раз учи'тель ру'сского языка' и арифме'тики, два ра'за немка-учи'тельница; в пять часо'в я одева'юсь к обе'ду, а по'сле обе'да, когда' у нас нет госте'й и мы са'ми никуда' не е'дем, я занима'юсь с англича'нкой и с францу'женкой. Ви'дите, весь день напо'лнен. Я уве'рена, что у вас бо'льше свобо'дного вре'мени, чем у меня'.
-- Не ду'маю, -- улыба'ясь, возрази'ла О'ля, и в подро'бности рассказа'ла своё вре`мяпрепровожде'ние.
Во вре'мя разгово'ра де'вочек в ко'мнату не'сколько раз входи'ла пожила'я да'ма с сухи'м, стро'гим лицо'м, обра'мленным седы'ми локо'нами. Она' вся'кий раз де'лала Леле' како'е-нибудь замеча'ние на англи'йском языке', де'вочка отвеча'ла ей односло'жно, и зате'м -- то выпрямля'лась, то перестава'ла верте'ть рука'ми, то переменя'ла положе'ние ног. О'ля поняла', что стро'гая надзира'тельница исправля'ет погре'шности в мане'рах свое'й воспи'танницы, и е'ю опя'ть овладе'ло смуще'ние, ей стра'шно ста'ло каки'м-нибудь нело'вким движе'нием провини'ться в глаза'х люде'й, обраща'ющих так мно'го внима'ния на вне'шность. В э'ту мину'ту в ко'мнату вошла' мадемуазе'ль Еми'ли, дово'льно молода'я францу'женка, оде'тая о'чень щеголева'то и на вид далеко' не та'кая стро'гая, как англича'нка. Хотя' О'ля ни сло'ва не понима'ла по-францу'зски, она' заговори'ла с ней на э'том языке', о'чень любе'зно извини'лась, что заста'вила её так до'лго ждать, и попроси'ла её к себе' в ко'мнату что'бы нача'ть уро'к. О'ля постара'лась отнести'сь к э'тому уро'ку с са'мым по'лным внима'нием: зна'ние лати'нского языка' значи'тельно помога'ло ей запомина'ть францу'зские слова' и фо'рмы выраже'ния, так что учи'тельница оста'лась о'чень дово'льна е'ю и на проща'нье наговори'ла ей ку'чу любе'зностей, кото'рых де'вочка не понима'ла. Ле'ля вы'скочила и'з-за фортепиа'но попроща'ться с ней и, кре'пко целу'я её, прошепта'ла:
-- Смотри'те, приходи'те по'сле за'втра ещё ра'ньше, я наро'чно вста'ну в де'вять часо'в и бу'ду вас ждать.
О'ля обеща'ла. Уходя' из до'ма генера'льши, она' чу'вствовала себя' гора'здо добре'е и веселе'е, чем входя' в него'.
С э'тих пор она' приходи'ла по три ра'за в неде'лю брать уро'ки францу'зского языка'. Уро'ки э'ти са'ми по себе' ма'ло привлека'ли её: мадемуазе'ль Еми'ли заставля'ла её переводи'ть и зау'чивать наизу'сть мно'жество бессвя'зных фраз, ре'дко уме'ла объясни'ть, почему' в одно'м слу'чае употребля'лся оди'н спо'соб выраже'ния, в друго'м -- друго'й; кро'ме того', она' смуща'ла её, без у'молку болта'я с ней по-францу'зски и предлага'я ей на э'том языке' вопро'сы, кото'рых де'вочка не могла' понима'ть. Гора'здо приятнеё для О'ли бы'ли те получасы' и часы', кото'рые она' проводи'ла в ко'мнате Ле'ли. Ча'сто она' застава'ла подру'гу ещё в посте'ли, и'ли то'лько что нача'вшую одева'ться, и с удивле'нием ви'дела, как для тако'го простого' де'ла, как обува'нье и надева'нье блу'зы, Леле' непреме'нно тре'бовалась не то'лько по'мощь го'рничной, но ещё прису'тствие надзира'тельницы, замечавше'й, где ну'жно подтяну'ть чуло'к, где обдёрнуть ю'бку, где распра'вить круже'вца. Ча'ще, впро'чем, к её прихо'ду Ле'ля была' уже' в у'треннем костю'ме, и с нетерпе'нием ждала' её. Вы'слушав от неё все подро'бности её жи'зни и са'мые обстоя'тельные описа'ния всех окружа'вших её лиц, О'ля, с свое'й стороны', должна' была' как мо'жно подробнеё описа'ть ей и свои'х дома'шних, и свои'х знако'мых, и свой о'браз жи'зни. Осо'бенно интересова'ли Ле'лю её заня'тия. Она' заста'вила её принести' лати'нскую кни'гу, проче'сть и перевести' из неё це'лый отры'вок, опя'ть подиви'лась её учёности, но нашла', что заня'тие латы'нью не интере'сно, что э'тот язы'к хуже' францу'зского. Зато', когда' О'ля, по её про'сьбе, объясни'ла ей, что тако'е фи'зика, когда' она' на приме'рах показа'ла ей, каки'е явле'ния стано'вятся поня'тными благодаря' э'той нау'ке, Ле'ля пришла' в восто'рг.
-- Э'тому я непреме'нно должна' учи'ться!-- вскрича'ла она'.-- Ми'лая, голу'бушка, я дам вам де'нег, купи'те мне кни'гу, где все э'то напи'сано, я бу'ду чита'ть её, пока' не заучу' всю наизу'сть.
О'ля зна'ла то'лько тот уче'бник фи'зики, по кото'рому учи'лись гимнази'сты, и купи'ла его' для подру'ги. Ле'ля с ра'достью схвати'ла её и в тот же день, урва'в не'сколько свобо'дных мину'т, пока' го'рничная расчёсывала ей ло'коны, приняла'сь приле'жно чита'ть его'. Но, ах! с пе'рвых же страни'ц её жда'ло го'рькое разочарова'ние! Уче'бник соста'влен был для гимнази'стов, уже' знако'мых и с а'лгеброй, и с геометрие'й, а бе'дная де'вочка и арифме'тике-то учи'лась с грехо'м попола'м. Со слеза'ми на глаза'х жа'ловалась она' на сле'дующий день О'ле на свою' неуда'чу, и О'ля объясни'ла ей, что до начала' заня'тий фи'зикой необходи'мо ознако'миться с матема'тикой.
-- Ну, хорошо', -- вскрича'ла Ле'ля, -- так я бу'ду учи'ться матема'тике: сего'дня же попрошу' ма'меньку наня'ть мне учи'теля!
Не откла'дывая дела' в до'лгий я'щик, де'вочка в тот же день за за'втраком вы'сказала ма'тери свою' про'сьбу.
-- Учи'ться матема'тике, фи'зике? -- удиви'лась генера'льша.-- Э'то что за вы'думка? Кто э'то тебя' надоу'мил?
-- О'ля Потани'на у'чится э'тому, ма'менька, она' мне расска'зывала: э'то о'чень интере'сно.
-- Глу'пенькая де'вочка, -- с сострада'тельной усме'шкой заме'тила генера'льша:--как ты легко' поддаёшься чужо'му влия'нию! Твоя' О'ля -- де'вушка бе'дная, кото'рой придётся со'бственными труда'ми зараба'тывать себе' хлеб, оттого' она' и должна' учи'ться, а тебе' на что же э'то?
-- Да так про'сто, maman, интере'сно знать.
-- А ты вообража'ешь, э'то зна'ние легко' даётся? Взял кни'жку, прочёл -- да все и узна'л? Нет, друг мой, что'бы научи'ться тому', чему' ты хо'чешь, на'до до'лго сиде'ть над кни'гами. А от э'того лицо' бледне'ет, глаза' красне'ют, спина' сгиба'ется, на лбу де'лаются морщи'ны, не хвата'ет вре'мени заня'ться свои'м туале'том, приобрести' прия'тные тала'нты, и же'нщина перестаёт нра'виться. Возьми' для приме'ра твою' же Оленьку'. Я не спо'рю, она', мо'жет быть, хоро'шая де'вочка. Но каки'е у неё углова'тые, неграцио'зные мане'ры, как к ней не идёт её причёска! Никогда' не приду'мает она', чем укра'сить хоть немно'жко свой про'стенький костю'м, -- ни га'лстучка, ни ле'нточки! Опя`ть-та'ки скажу': для неё, как для де'вушки бе'дной, э'то ничего', но я бы про'сто с ума' сошла', е'сли бы ты была' на неё похо'жа! Нет, моя' ми'лая, слу'шайся меня', учи'сь тому', чему' я тебя' учу', а остально'е предоста'вим мужчи'нам да несча'стным гуверна'нткам: пове'рь, так ты бу'дешь гора'здо счастливеё!
Ле'ля не привы'кла возража'ть ма'тери, не привы'кла ря'дом с её мне'нием защища'ть своё со'бственное. Она' опусти'ла го'лову и замолча'ла, стара'ясь скрыть сле'зы, навёртывавшиеся на глаза' её, но, ме'жду тем, объясне'ния ма'тери не то'лько не удовлетвори'ли её, а напро'тив, вы'звали в душе' её сму'тно неприя'тные чу'вства, возбуди'ли в голове' её мно'жество неотвя'зных вопро'сов.
"Учи'ться, приобрета'ть зна'ние об интересу'ющих предме'тах мо'гут то'лько бе'дные де'вушки, но ведь бе'дным не на что наня'ть учителе'й, не на что купи'ть книг, им да'же и вре'мени нет: они', как О'ля, с ра'нних лет начина'ют рабо'тать. Каки'е же же'нщины бу'дут учи'ться? Предоста'вить э'то мужчи'нам? Но с како'й же ста'ти? С како'й ста'ти они' бу'дут пони'мать все, что де'лается круго'м, а я должна' то'лько нра'виться? Да и кому' нра'виться? Вот я, в блу'зе и в папильо'тках, нра'влюсь О'ле и она' мне нра'вится, и по моему', все в ней ми'ло: и причёска, и тёмненькое пла'тьице -- все гора'здо миле'е, чем у кузи'ны Жюли', кото'рую ма'ма всегда' ста'вит мне в при'мер. От книг лицо' побледне'ет, де'лаются морщи'ны? А отчего' же княжна' така'я бле'дная, и у неё таки'е морщи'ны о'коло глаз: она' ведь ничего' не чита'ет, кро'ме мо'дного журна'ла? На'до приобрета'ть прия'тные тала'нты? Хорошо', кому' они' прия'тны, а когда' я терпе'ть не могу' му'зыки, и к пе'нию у меня' нет никако'й спосо'бности... Заставля'ют меня' игра'ть и петь при гостя'х, но, наве'рно, э'то никому' не доставля'ет удово'льствия, -- все слу'шают то'лько от ску'ки... И ра'ди э'того я никогда' не бу'ду знать того', что зна'ют други'е, что зна'ет О'ля! Она' говори'т, что ста'ла учи'ться, что'бы пони'мать разгово'ры Ми'ти и его' това'рищей, что'бы они' не счита'ли её глупеё себя'. Зна'чит, меня' они' всегда' бу'дут счита'ть глу'пой? Зна'чит, я бу'ду нра'виться то'лько тем, кому' нра'вятся глу'пые?..."
Вот каки'е мы'сли, каки'е вопро'сы засе'ли в кудря'вую голо'вку Ле'ли и не дава'ли ей поко'я. Она' не сме'ла открове'нно вы'сказать ма'тери все свои' сомне'ния, не сме'ла повтори'ть про'сьбу, на кото'рую раз получи'ла отка'з, а ме'жду тем покори'ться в э'том, как она' покоря'лась во мно'гом друго'м, каза'лось ей сли'шком тяжело'. Она' реши'ла вы'сказать своё недоуме'ние О'ле, проси'ть её сове'та.
-- Стра'нно, -- с го'рькой усме'шкой заме'тила О'ля: -- тебе' нельзя' учи'ться потому', что ты бога'та, мне -- потому', что я бедна'.
-- Но ведь ты же у'чишься, несмотря' на свою' бе'дность! -- с нетерпе'нием вскрича'ла Ле'ля. -- Не могу' ли же и я учи'ться, несмотря' на своё бога'тство?
-- Попро'буй, я охо'тно помогу' тебе'.
Де'вочки усло'вились, что О'ля ку'пит Леле' все необходи'мые кни'ги и ка'ждый раз, приходя' по утра'м, ста'нет объясня'ть ей непоня'тное в э'тих кни'гах, а Ле'ля в тече'ние дня бу'дет чита'ть что ну'жно, зау'чивать наизу'сть, по возмо'жности проде'лывать ра'зные пи'сьменные упражне'ния.
С э'тих пор у'тренние свида'ния де'вочек проходи'ли не в разгово'рах, а в серьёзных заня'тиях. Англичанка-гуверна'нтка снача'ла не'сколько встрево'жилась э'той переме'ной, боя'сь, что'бы "э'та бе'дная меща'нка", -- как в до'ме генера'льши называ'ли О'лю, -- не сообщи'ла бы чего'-нибудь вре'дного "ба'рышне". Что'бы успоко'ить её, Ле'ля должна' была' объясни'ть ей содержа'ние книг и пообеща'ть, что чте'ние их не помеша'ет ни её уро'кам му'зыки, ни други'м заня'тиям. И де'йствительно, де'вочка ухитря'лась учи'ться почти' незаме'тно для окружающи'х: она' реша'ла геометри'ческие зада'чи, пока' ей причёсывали го'лову, на прогу'лке и'ли за обе'дом мы'сленно повторя'ла О'лины объясне'ния, ложа'сь спать, кла'ла кни'гу под поду'шку и чита'ла и'ли по'здно ве'чером, когда' надзира'тельница уже' сла'дко похра'пывала, и'ли у'тром, просну'вшись по'раньше. Спосо'бности у неё бы'ли необыкнове'нно бога'тые. О'ля не могла' надиви'ться, как легко' она' схва'тывает и бы'стро запомина'ет то, что не то'лько ей са'мой, но да'же Ми'те дава'лось с больши'ми труда'ми, с больши'ми уси'лиями. Пра'вда, иногда', от непривы'чки к напряжённой у'мственной рабо'те, она' ско'ро устава'ла и ещё ча'ще скуча'ла заня'тиями, хоте'ла перескочи'ть че'рез како'й нибудь отде'л, каза'вшийся незанима'тельным, и скореё дойти' до интере'сного, так что О'ле, как учи'тельнице, при'ходилось наси'льно заставля'ть её не забега'ть вперёд.
-- Нет, Ле'ля, -- серьёзным го'лосом говори'ла она': -- так я не хочу' занима'ться. Учи' все по поря'дку, ина'че вы'йдет пу'таница. О том, что пойдёт да'льше, я тепе'рь не скажу' тебе' ни сло'ва: е'сли ты не хо'чешь говори'ть о сего'дняшнем уро'ке, так закро'ем кни'гу -- и ко'нчено.
-- Го'споди, кака'я стро'гая! -- хохота'ла Ле'ля, обнима'я подру'гу: -- поступа'й ко мне в гуверна'нтки вме'сто мисс Ро'зы: ты её вы'литый портре'т! Ну, изво'льте объясня'ть, суда'рыня -- я с почте'нием слу'шаю вас.
Она' смея'лась, де'лала грима'сы, а в конце' концо'в всё-таки подчиня'лась влия'нию О'ли и с удво'енным стара'нием, "что'бы поскоре'й изба'виться", проходи'ла неинтере'сный отде'л.
Быва'ли, впро'чем, дни, когда' де'вочки остава'лись не совсе'м дово'льны друг дру'гом: э'то случа'лось обыкнове'нно по'сле того', как Леле' приходи'лось проводи'ть не'сколько вечеро'в в гостя'х и'ли в теа'тре. Засну'вши по'здно, она' встава'ла на дру'гой день у'тром за'спанная, лени'вая, капри'зная. О'ля серди'лась на её невнима'тельность, её зево'ту и потя'гиванья. Ле'ля была' не в расположе'нии ду'ха выноси'ть замеча'ния подру'ги и говори'ла ей ко'лкости. Де'ло доходи'ло до ссо'ры, кото'рая, впро'чем, не была' продолжи'тельна и по больше'й ча'сти конча'лась слеза'ми обе'их: Ле'ля пла'кала о том, что она' глупа', ничего' не понима'ет, что О'ля её презира'ет; О'ля пла'кала о том, что рассерди'лась на бедня'жечку, кото'рая, коне'чно, не мо'жет занима'ться, когда' ей не даю'т спать по ноча'м. Иногда' размо'лвки выходи'ли и дру'гого ро'да: случа'лось, что како'й-нибудь вы'езд, како'й-нибудь осо'бенный наря'д пленя'ли Ле'лю до того', что она' не'сколько дней сря'ду не могла' ду'мать ни о чем дру'гом, и на вопро'сы О'ли, что ей объясни'ть из геоме'трии, отвеча'ла: "э'то все пустяки', ты лу'чше меня' послу'шай"... и начина'ла бесконе'чные описа'ния какого'-нибудь пикника', де'тского маскара'да и'ли необыкнове'нно интере'сной театра'льной пье'сы. Ле'ля с увлече'нием расска'зывала, ско'лько бы'ло экипаже'й, кто из знако'мых с кем сиде'л, кто е'хал впереди', у кого' какого' цве'та бы'ли ло'шади; говоря' о маскара'де, она' не пропуска'ла ни одно'й подро'бности в костю'ме свои'х знако'мых и в своём со'бственном; передава'я содержа'ние театра'льной пье'сы, она' подража'ла актёрам, стара'лась говори'ть их го'лосом, повторя'ть их же'сты. О'ле надоеда'ло слу'шать описа'ние удово'льствий, в кото'рых сама' она' не могла' принима'ть уча'стия, да и боя'лась она', что Ле'ля сли'шком увлечётся и'ми, сли'шком отста'нет от серьёзных заня'тий. Она' выска'зывала своё мне'ние подру'ге, та серди'лась, находи'ла, что она' недо'брая, не сочу'вствует её ра'достям, и ду'лась не'сколько мину'т; пото'м, бы'стро забы'в оби'ду, сно'ва принима'лась за свои' расска'зы. О'ля слу'шала их нахму'рившись, и в душе' реша'ла, что переста'нет ходи'ть к Леле', е'сли э'то бу'дет продолжа'ться; но вот -- проходи'ло не'сколько дней, Ле'лино увлече'ние исчеза'ло, она' опя'ть хвата'лась за кни'ги и опя'ть приводи'ла молоде'нькую учи'тельницу в восто'рг своёю сообрази'тельностью и отли'чною па'мятью.
-- Го'споди! Ле'ля, -- ча'сто говори'ла О'ля:--какие у тебя' спосо'бности! Что бы из тебя' вы'шло, е'сли бы ты родила'сь ма'льчиком, и'ли е'сли бы тебя' учи'ли, как у'чат ма'льчиков.
Ле'ля вздыха'ла и заду'мывалась.
ГЛАВА' VI.

"Ну, сла'ва Бо'гу, ко'нчила!", со вздо'хом облегче'ния проговори'ла О'ля, откла'дывая в сто'рону це'лую ку'чу де'тских чуло'чек, кото'рые она' то'лько что перешто'пала. Тепе'рь она' уже' не броса'ла свою' рабо'ту под сту'лья и столы', не ду'лась и не ворча'ла, принима'ясь за шитье'" и'ли вяза'нье; она' ста'ла ста'рше, умне'е; она' понима'ла, что мать не мо'жет одна' труди'ться для тако'й большо'й семьи', и безро'потно брала' на себя' часть дома'шних рабо'т. Пра'вда, рабо'ты э'ти по-прежнёму каза'лись ей ску'чными и неприя'тными; она' от ду'ши ра'довалась, когда' могла' изба'виться от них и взя'ться за други'е заня'тия, кото'рые все бо'лее и бо'лее привлека'ли её. На э'тот раз, поко'нчив што'панье, она' плотнеё притвори'ла дверь в спа'льню, где шуме'ли мла'дшие де'ти, и поспе'шно схвати'ла кни'гу, каранда'ш и тетра'дь. К за'втрему Ми'те за'даны геометри'ческие зада'чи, ве'чером придёт Аню'та, и ей не уда'стся реши'ть их, -- на'добно сде'лать э'то тепе'рь же, поскоре'й. Она' усе'рдно приняла'сь за рабо'ту. Пе'рвые две зада'чи бы'ли легки', и она' бы'стро спра'вилась с ни'ми; но зато' тре'тья оказа'лась о'чень сло'жною. Напра'сно О'ля не'сколько раз внима'тельно перечи'тывала её, напра'сно прогля'дывала она' уче'бник геоме'трии, наде'ясь найти' в нем указа'ние, как приня'ться за де'ло, напра'сно перепро'бовала она' не'сколько спо'собов реше'ния -- де'ло не ла'дилось, вопро'с все остава'лся запу'танным и нея'сным. Де'вочке бы'ло доса'дно, но в то же вре'мя са'мая тру'дность рабо'ты уси'ливала для неё интере'с. Она' так погрузи'лась в соображе'ния и вы'кладки, что ни на что не обраща'ла, внима'ния. Вдруг над са'мым её у'хом ра'здался го'лос ма'тери:
-- А я, зна'ешь, О'лечка, -- говори'ла Ма'рья О'сиповна, опуска'ясь на стул по'дле до'чери: сейча'с иду' я домо'й, а о'коло са'мых на'ших воро'т встреча'ю А'нну Степа'новну Дудки'ну (О'ле пришло'сь отложи'ть каранда'ш и слу'шать мать); она' мне говори'т, -- продолжа'ла Ма'рья О'сиповна:--что вы, говори'т, дров купи'ли? Я говорю': нет, вот собира'юсь, да доро'ги о'чень и пло'хи. А она' говори'т: зна'ете, к Матрё!не Ива'новне Кузьмино'й мужи'к из дере'вни во'зит по 2 р. са'жень, хоро'шие дро'ва, сухи'е, -- она' и мне у того' мужи'ка заказа'ла 3 са'жени, сла'вные дро'ва; попроси'те её, -- мо'жет она' и для вас э'то устро'ит. На'до, О'лечка, и впра'вду сходи'ть к Матрё!не Ива'новне: ведь э'дакая благодать--по' 2 р. А я наме'дни 3 заплати'ла, да за дрянь каку'ю... Уста'ла я -- страсть как: ведь шу'тка -- туда' да наза'д верст шесть прошла', а на'до скоре'й сходи'ть... Сходи'-ка ты да попроси' Матрё!ну Ива'новну.
-- Хорошо', ма'менька, я схожу'; то'лько ведь э'то не о'чень спе'шно, мо'жно часо'к подожда'ть: я занима'юсь, мне на'до ко'нчить.
-- Чем же э'то ты занима'ешься? Кни'жками-то свои'ми? Ах, О'лечка, кака'я в тебе' все ещё дурь сиди'т! Тут де'ло ва'жное, хозя'йственное: ведь, сама' поду'май, холода' начина'ются, а нам -- как хорошо' подеше'вле дров закупи'ть, а ты говори'шь -- неспе'шно... Ну, как мы э'такий слу'чай упу'стим! Уж е'сли ты не хо'чешь, я сама' пойду'... Ка'к-нибудь дотащу'сь...
О'ля ви'дела, что мать бледна' и утомлена'; она' понима'ла, что заку'пка хоро'ших дров по дешёвой цене' -- действи'тельно де'ло ва'жное в их бе'дном хозя'йстве, и, со вздо'хом отложи'в в сто'рону геоме'трию, пошла' к Матрё!не Ива'новне. Идти' пришло'сь дово'льно далеко', по не'скольким кривы'м у'лицам и у'зким переу'лкам. То'нкая ва'тная шу'бка пло'хо защища'ла де'вочку от ре'зкого ве'тра; но'ги её вя'зли в снегу', лежа'вшем сугро'бами среди' у'лицы; ру'ки её, не зна'вшие перча'ток, посине'ли от холода', но она' не обраща'ла на э'то внима'ния: в голове' её неотсту'пно верте'лась зада'ча из геоме'трии, её пресле'довал вопро'с--как найти' не дававшеёся ей реше'ние? Поглощённая э'тою мы'слью, она' два'жды прошла' ми'мо до'ма Матрё!ны Ива'новны, пре'жде чем опо'мнилась и вошла' в кали'тку. С трудо'м удало'сь ей вспо'мнить, заче'м она' со'бственно по'слана, с трудо'м оторвала' она' свои' мы'сли от занимавше'й её зада'чи, что'бы слу'шать, что говори'ла словоохо'тливая Матрё!на Ива'новна, и отвеча'ть ей впопа'д. Перегово'ры о дро'вах бы'ли око'нчены о'чень ско'ро и успе'шно, но зате'м Матрё!на Ива'новна начала' подро'бно расска'зывать исто'рию своего' знако'мства с мужико'м, продава'вшим их, и тут уже' О'льга не могла' совлада'ть со свои'м внима'нием: она' смотре'ла на говори'вшую, не слу'шая и не понима'я ни сло'ва из её расска'за, и вдруг, в ту мину'ту, когда' Матрё!на Ива'новна дошла' до конца' его' и, доброду'шно гля'дя на свою' собесе'дницу, заме'тила в ви'де нравоуче'ния: "та'к-то, ми'лая моя', и выхо'дит, что до'брое де'ло никогда' не пропада'ет", -- в голове' О'ли в э'то вре'мя соверше'нно я'сно и отчётливо предста'вился но'вый, удиви'тельно просто'й спо'соб реше'ния мучивше'й её зада'чи. Де'вочка бы'стро вскочи'ла с ме'ста, наско'ро распроща'лась с Матрё!ной Ива'новной, собиравше'йся нача'ть но'вую исто'рию, и почти' бего'м пусти'лась домо'й.
"Неуже'ли вы'йдет ве'рно? -- сомнева'лась она'. -- Каза'лось так тру'дно, а выхо'дит совсе'м про'сто!"
Услы'ша, что мать во'зится в ку'хне, она' незаме'тно пробежа'ла в ко'мнату и, не снима'я с головы' тёплой ша'почки, приняла'сь за зада'чу. Действи'тельно, спо'соб, так неожи'данно прише'дший ей в го'лову, оказа'лся ве'рным; в не'сколько мину'т тру'дная зада'ча была' разрешена' вполне' удовлетвори'тельно. По'сле э'того де'вочка могла' споко'йно говори'ть с ма'терью о дрова'х и терпели'во зашива'ть дыру', кото'рою ма'ленький Ва'ся укра'сил в её отсу'тствие свои' но'вые пантало'ны.
Сейча'с по'сле обе'да Ма'рья О'сиповна засуети'лась.
-- На'добно все хороше'нько прибра'ть да оде'ться почи'ще,-- заме'тила она' де'тям: -- Аню'точка прие'дет сейча'с; мо'жет быть и с му'жем.
-- Ну, ма'менька, мне не'когда занима'ться с гостя'ми, -- отвеча'л Ми'тя: -- вон идёт мой това'рищ, Комаро'в, мы вме'сте бу'дем гото'вить уро'ки.
Уро'ки сынове'й бы'ли для Ма'рьи О'сиповны де'лом свяще'нным, и потому' она' ничего' не возража'ла, когда' ма'льчики ушли' в ма'ленькую Мити'ну ко'мнату и засе'ли за кни'ги. О'ля начала' причёсывать свои' ве'чно трепа'вшиеся во'лосы, но э'то не меша'ло ей прислу'шиваться к тому', о чем говори'ли гимнази'сты. Оказа'лось, что та зада'ча, кото'рая затрудня'ла её, не дава'лась и им. Они' совеща'лись, как разреши'ть её, приду'мывали ра'зные спо'собы и -- все не могли' напа'сть на ве'рный.
"На'до помо'чь им!" -- сказа'ла себе' О'ля, подколо'ла ко`е-ка'к непослу'шные косы' и пошла' к ма'льчикам.
-- Я реши'ла сего'дня э'ту зада'чу! -- объяви'ла она' им, и я'сно, толко'во изложи'ла свой спо'соб реше'ния.
-- Да, э'то так, соверше'нно ве'рно, -- согласи'лся Ми'тя, внима'тельно вы'слушав сестру', а Комаро'в так да'же подпры'гнул от ра'дости, что не придётся бо'льше ду'мать над тру'дным уро'ком.
По'сле матема'тики гимнази'сты на'чали занима'ться други'ми уро'ками, за'данными к сле'дующему дню. О'ля взяла' свои' тетра'ди и усе'лась вме'сте с ни'ми; но не успе'ла она' написа'ть и десяти' строк лати'нского перево'да, как из сосе'дней ко'мнаты разда'лся го'лос Ма'рьи О'сиповны: "Оленька'! О'льга! Ох, Го'споди, да куда' же э'то она' дева'лась?"
Де'вочка бро'сила перо' и с неудово'льствием пошла' на зов ма'тери. Оказа'лось, что Аню'та уже' прие'хала и осведомля'лась о сестре'.
-- Где э'то ты была', О'лечка, -- спра'шивала она', целу'я её: -- что ты така'я кра'сная и растрёпанная?
-- Я учи'лась вме'сте с Ми'тей, -- проговори'ла О'ля, дово'льно хо'лодно отвеча'я на ла'ску сестры'.
-- А ты все ещё не оста'вила э'того уче'нья, Оленька'? -- укори'зненно заме'тила Аню'та.--Такая ты уже' больша'я, пора' бы бро'сить... Вот и Фили'пп Семено'вич говори'т, что э'то совсе'м не же'нское де'ло!
-- А что же мне прика'жет де'лать Фили'пп Семено'вич? -- с ху'до скрыва'емой насме'шкой спроси'ла О'льга.
-- Как что? -- настави'тельно сказа'ла Аню'та, -- изве'стно: рабо'тать, в хозя'йстве ма'меньке помога'ть; ну, да и об себе' немно'го позабо'титься... Смотри', ты кака'я: неприче'санная, воротничо'к наде'т кри'во, пла'тье запа'чкано... Посмотри' на меня': никаки'х кни'жек я не чита'ла, а как счастли'во живу', и тебе' на'до постара'ться так же устро'иться.
О'ля ничего' не отвеча'ла и мо'лча отошла' в у'гол, предоставля'я ма'тери подде'рживать разгово'р: ей нело'вко бы'ло пря'мо вы'сказать сестре', что она' не счита'ет её счастли'вой, что, во вся'ком слу'чае, для себя' не жела'ет тако'го сча'стья, что то по'лное подчине'ние, цено'ю кото'рого Аню'та купи'ла себе' бога'тую обстано'вку, представля'ется ей тяжёлым и унизи'тельным...
О'ля никогда' не была' дружна' со ста'ршею сестро'ю, никогда' не уважа'ла её благоразу'мных сове'тов и наставле'ний. Но с тех пор, как Аню'та вы'шла за'муж и сде'лалась поко'рным э'хом своего' му'жа, она' ста'ла придава'ть ещё ме'ньше значе'ния её слова'м. Её раздража'л ва'жный, настави'тельный тон Аню'ты; но слу'шая расска'зы о ра'зных ме'лких неприя'тностях и стесне'ниях, каки'м та подверга'лась до'ма, она' забыва'ла своё неприя'тное чу'вство и от ду'ши жале'ла бога'тую сестру'...
"Стра'нная, пра'во, же'нщина, -- ду'малось де'вочке: -- сама' те'рпит так мно'го го'рького, а все-та'ки сове'тует во всем подража'ть себе'; вообража'ет, что я не могу' устро'ить свою' жизнь ина'че, -- лу'чше, чем она'".
На друго'й день Ми'тя верну'лся из гимна'зии огорчённый и рассе'рженный. С ним случи'лась небольша'я неприя'тность, и он, как ма'льчик в вы'сшей сте'пени самолюби'вый, был си'льно взволно'ван, Де'ло в том, что больша'я часть кла'сса не суме'ла разреши'ть зада'чу, пресле'довавшую О'лю во вре'мя её перегово'ров с Матрё!ной Ива'новной. Учи'тель спроси'л челове'к семь и'ли восе'мь и от всех получи'л неудовлетвори'тельные отве'ты. "Комаро'в!" вы'звал он наконе'ц, рассчи'тывая услы'шать но'вую неле'пость, так как Комаро'в был одни'м из плохи'х ученико'в и не отлича'лся сообрази'тельностью. И вдруг, к удивле'нию всего' кла'сса, и'менно Комаро'в суме'л разреши'ть тру'дную зада'чу и удовлетвори'тельно объясни'ть её. По'сле уро'ка пошли', коне'чно, оживлённые то'лки о том, отку'да у Комаро'ва яви'лась та'кая неожи'данная сме'тливость.
-- Да ведь э'то он не сам, господа', -- заме'тил оди'н из воспи'танников:--ему помога'л Пота'нин: я ви'дел как он вчера' прошёл к нему'!
-- А, э'то друго'е де'ло! -- вскрича'ли ма'льчики.--Чего же ты молчи'шь, Комаро'в? Ведь тебе' Пота'нин показа'л, как сде'лать зада'чу?
-- Ну да, как же, Пота'нин! -- отвеча'л Комаро'в, кото'рому почему'-то показа'лось оби'дным созна'ться в по'мощи това'рища.-- Пота'нин и сам не знал, как де'лать: его' научи'ла сестра'!
-- Э, так Пота'нин у'чится у сестры'? Оттого'-то он и пе'рвый, что у него' до'ма есть учи'тельница! Ишь -- Потани'ну сестри'ца помога'ет! -- крича'ли ма'льчики, ра'дуясь слу'чаю подразни'ть "пе'рвого" ученика'.
-- Совсе'м она' меня' не у'чит, -- отгова'ривался Ми'тя: -- напро'тив, я её учу'!
-- Ну да, как же! А зада'чу-то ведь она' тебе' показа'ла? -- не унима'лись ма'льчики.
Ми'тя стал серди'ться; попро'бовал снача'ла бра'нью, а пото'м и кулака'ми доказа'ть това'рищам, что не нужда'ется ни в каки'х учи'тельницах; но э'то ещё бо'льше подзадо'ривало их, и к концу' кла'ссов по рука'м ста'ли ходи'ть карикату'рные рису'нки, изобража'вшие Ми'тю в по'зе поко'рного ученика', а его' вообража'емую сестри'цу -- в по'зе стро'гой учи'тельницы, с ука'зкой в одно'й руке' и ро'згой в друго'й. Ми'тя стра'шно зли'лся, а насме'шникам то'лько того' и ну'жно бы'ло, и они' пресле'довали его' це'лый день.
До'ма все заме'тили, что Ми'тя не в ду'хе, но не обрати'ли на э'то большо'го внима'ния. По'сле обе'да О'ля, ра'дуясь тому', что успе'ла у'тром поко'нчить все свои' дома'шние рабо'ты, прошла' в его' ко'мнату, что'бы, по обыкнове'нию, занима'ться вме'сте с ним.
-- Что тебе' на'до? -- серди'то спроси'л ма'льчик.
-- Ничего', я пришла' учи'ться вме'сте с тобо'ю, -- отвеча'ла де'вочка, собира'ясь усе'сться к столу'.
-- Заче'м же непреме'нно вме'сте со мной, -- ещё нела'сковее заме'тил Ми'тя: -- то'чно тебе' нет друго'го ме'ста в до'ме?! Торчи'шь ве'чно тут, и'з-за тебя' прихо'дится терпе'ть неприя'тности...
-- Каки'е же неприя'тности? Кому'? -- удивля'лась О'ля.
-- Кому'? Коне'чно мне! Гимнази'сты ви'дели, что ты сиди'шь тут, когда' я гото'влю уро'ки, и смею'тся над тобо'й, и на'до мной.
-- Да что же тут смешно'го? Каки'е они' глу'пые, -- твои' гимнази'сты!
-- Ну да, коне'чно, все глу'пые; ты одна' отыска'лась у'мница! Сама' все де'лаешь не по-лю'дски, да туда' же--глу'пые!..
-- Да что же я де'лаю дурно'го, Ми'тя? -- сказа'ла О'ля, и слезы' засверка'ли на глаза'х её.
-- А то, что ты занима'ешься не тем, чем сле'дует! Ты не ма'льчик, тебе' никако'й нет на'добности тяну'ться за мной и учи'ться тому', чему' я учу'сь: э'то во'все не же'нское де'ло!
-- Но е'сли мне нра'вится учи'ться, и е'сли э'то мне нетру'дно? Что же тут дурно'го-то? я не понима'ю...
-- Да то, что над э'тим все смею'тся, а я не хочу', что'бы и'з-за тебя' смея'лись и на'до мной! Учи'сь, там, как и чему' хо'чешь, а то'лько ко мне не лезь, и не ходи' сюда', когда' у меня' това'рищи...
О'ля хоте'ла отве'тить, хоте'ла по'просту вы'бранить бра'та, но слезы' подступи'ли ей к го'рлу и не да'ли вы'говорить ни сло'ва. Она' закры'ла лицо' рука'ми, вы'бежала вон из ко'мнаты, спря'талась в тёмный чула'н и там дала' по'лную во'лю свои'м рыда'ниям.
Когда' мать, тётка, ста'ршая сестра', ра'зные Матрё!ны Ива'новны и А'нны Степа'новны осужда'ли её заня'тия, находи'ли, что э'то не же'нское де'ло, она' доса'довала, но не осо'бенно: она' успока'ивала себя' мы'слью, что все э'ти лю'ди, никогда' ничему' не учи'вшиеся, забо'тящиеся то'лько о еде', о кварти'ре да об оде'жде, не мо'гут ни жела'ть, ни понима'ть удово'льствия, доставля'емого у'мственным трудо'м. Но когда' у'мный Ми'тя, сам уча'щийся и лю'бящий нау'чные заня'тия, -- когда' Ми'тя повторя'ет их слова', когда' он, подо'бно им, нахо'дит, что она' поступа'ет не по-лю'дски, берётся не за своё де'ло, -- э'то го'рько, невыноси'мо го'рько слы'шать! Она' наде'ялась быть его' друго'м, това'рищем, а он, и други'е уча'щиеся ма'льчики, так же как он, смею'тся над ней, презира'ют её! Неуже'ли они' пра'вы? Неуже'ли ей, в са'мом де'ле, вяза'ть платки' да стря'пать ку'шанья, как мать, и'ли вышива'ть на пя'льцах и ждать бога'того жени'ха, как Аню'та, и не мечта'ть ни о чем друго'м! Но ведь э'то же тяжело', невыноси'мо тяжело'...
И бе'дная де'вочка безуте'шно рыда'ла, припа'в голово'й к холо'дной стене' чула'на.
-- О'льга! Оленька'! Где ты? Куда' она' дева'лась?... -- разда'лся жа'лобный го'лос Пе'ти. О'ля зна'ла, что е'сли её по'мощь нужна' Пе'те, то все дома'шние при'мутся разы'скивать её и непреме'нно откро'ют, её убе'жище. Она' предпочла' сама' вы'йти, на'скоро отере'в слезы'.
-- Ну, что тебе' на'до? Чего' ты но'ешь? -- серди'то обрати'лась она' к Пе'те, беспо'мощно ходи'вшему из ко'мнаты в ко'мнату, призыва'я её.
-- Да мне к за'втрему за'дано начерти'ть ка'рту А'фрики, а я совсе'м не зна'ю, как и нача'ть; покажи', ми'ленькая,-- Ми'те не'когда...
-- Вот вы'думал! Ра'зве э'то же'нское де'ло -- черти'ть ка'рты?-- насме'шливо вскрича'ла О'ля:-- я пойду' чулки' што'пать... Пусть тебя' у'чат мужчи'ны!
-- Да отчего' же, О'лечка? Что э'то ты говори'шь? -- расте'рянно спра'шивал Пе'тя, никогда' не слыха'вший от сестры' таки'х слов.
-- А то же и говорю'?! -- продолжа'ла серди'ться О'ля. -- Тепе'рь, пока' я тебе' нужна', ты ко мне прихо'дишь за по'мощью, а подрастёшь, поду'чишься немно'го--и бу'дешь говори'ть, как други'е, что не моё де'ло занима'ться кни'гами, что я должна' знать ку'хню да шитье'" и --ничего' бо'льше!
-- Ах, О'лечка! Да неуже'ли я могу' когда'-нибудь э'то сказа'ть! -- вскрича'л Пе'тя. -- Как же не твоё де'ло занима'ться кни'гами, когда' ты така'я у'мная, все зна'ешь, понима'ешь! Без твоёй по'мощи я бы совсе'м не мог учи'ться.
И'скренняя горя'чность, с како'ю ма'льчик вы'сказал свои' чу'вства, тро'нула О'лю, успоко'ила её раздраже'ние.
-- Смотри' же, Пе'тя, -- серьёзно, но уже' ла'сково сказа'ла она': -- не забыва'й свои'х слов, и когда' ты вы'растешь большо'й, по'мни, что я тебе' помога'ла, не меша'й други'м де'вочкам учи'ться!
-- Вот вы'думала! С чего' же мне им меша'ть! -- вскрича'л Пе'тя, о'чень дово'льный тем, что сестра' переста'ла серди'ться и помо'жет ему' гото'вить уро'ки. Для него', в су'щности, бы'ло реши'тельно все равно', кто бо'льше у'чится -- ма'льчики и'ли де'вочки; да'же е'сли бы спроси'ли его' мне'ния, он, вероя'тно, сказа'л бы, что де'вочек сле'дует отдава'ть в ги'мназии, а ма'льчикам предоставля'ть проводи'ть дни в ку'хне и'ли во дворе';
э'то изба'вило бы его' са'мого от уче'нья, кото'рое до сих пор о'чень пло'хо дава'лось ему'. Он просиде'л два го'да в пе'рвом кла'ссе, сиде'л уже' друго'й год во второ'м, и до сих пор не мог пригото'вить ни одного' уро'ка без по'мощи бра'та и'ли сестры'. У Ми'ти ре'дко бы'ли вре'мя и охо'та занима'ться с ним, так что э'та обя'занность лежа'ла почти' исключи'тельно на О'ле и то'лько благо'даря ей Пе'тя мог ко`е-ка'к держа'ться в гимна'зии.

ГЛАВА' VII

Занима'ясь с Пе'тей, О'ля как бу'дто не'сколько уте'шилась и развлекла'сь, но на са'мом де'ле, она' ни на мину'ту не забыва'ла того', что так си'льно огорчи'ло её. Впро'чем, Ми'тя, по-ви'димому во'все не хоте'л, что'бы она' забы'ла его' сло'ва, напро'тив он на друго'й день повторя'л то же са'мое уже' без вся'кого раздраже'ния и приба'вил, что, по его' мне'нию, О'ля посту'пит гора'здо разумнеё, е'сли отбро'сит все свои' неле'пые зате'и и ста'нет держа'ть себя' попро'ще. Она' зна'ет дово'льно мно'го, -- бо'льше мно'гих други'х де'вушек, -- и мо'жет удово'льствоваться э'тим. О'ля была' до глуби'ны ду'ши оско'рблена сове'том бра'та; она' не могла' спо'рить с ним, не могла' доказа'ть ему', что он непра'в, -- она' про'сто возмуща'лась, чу'вствовала себя' и оско'рбленной, и несча'стной. У неё яви'лось сомне'ние: все говоря'т одно' и то же, все нахо'дят её жела'ния и стремле'ния неле'пыми; мо'жет быть, э'то и пра'вда, мо'жет быть, она' в са'мом де'ле поступа'ет глу'по, напра'сно тра'тит вре'мя и си'лы?...
Два дня де'вочка не дотро'нулась ни до одно'й кни'ги. Когда' на тре'тий день у'тром она', по обыкнове'нию, пришла' к Зе'йдлер, Ле'ля была' поражена' её бле'дностью, её утомлённым, уны'лым ви'дом.
-- Что э'то с тобо'й, О'лечка, -- с уча'стием спра'шивала она': -- ты больна'?
-- Нет, ми'лая, я совсе'м здоро'ва, -- отвеча'ла О'ля, и тут же рассказа'ла подру'ге своё го'ре, свои' сомне'ния.
-- Во'т-то глу'пости каки'е, -- вскрича'ла Ле'ля: -- твой брат!-- извини', пожа'луйста, про'сто дура'к, и его' това'рищи не лу'чше... О'чень сто'ит полага'ться на их мне'ния! Ты послу'шай, что в газе'тах пи'шут: тётя чита'ла вчера' одно'й знако'мой,-- я слы'шала,--в Петфрбу'рге для же'нщин чита'ют ле'кции таки'е же, как для мужчи'н, и пото'м их бу'дут принима'ть в медици'нскую акаде'мию, -- зна'ешь, где гото'вятся в до'ктора. Зна'чит, там во'все не смею'тся над же'нщинами, кото'рые хотя'т учи'ться, а совсе'м напро'тив. И как э'то ве'село -- вдруг сде'латься до'ктором!...
-- Да пра'вда ли э'то то'лько, Ле'ля? -- недове'рчиво спра'шивала О'льга.
-- Ну, вот! Ра'зве в газе'тах ста'нут писа'ть непра'вду? Я наро'чно припря'тала те номера', где об э'том пи'шут, что'бы показа'ть тебе'.
Подру'ги перечита'ли статьи', ука'занные Леле'й, и все сомне'ния О'ли исче'зли. Бо'же мой, како'е сча'стье! Здесь над ней смею'тся, а там, в э'том у'мном, хоро'шем Петербу'рге, где живёт так мно'го до'брых, образо'ванных люде'й, над уча'щимися же'нщинами никто' не смеётся; напро'тив, им помога'ют, для них чита'ют ле'кции, им позволя'ют де'латься доктора'ми! Быть до'ктором!.. Кака'я хоро'шая, поле'зная де'ятельность! Неуже'ли и она' когда' нибудь дости'гнет э'того?.. Се'рдце де'вочки би'лось так си'льно, что от волне'ния она' ничего' не могла' говори'ть, то'лько ще'ки её горе'ли и глаза' блесте'ли...
Ле'ля болта'ла без у'молку.
-- Зна'ешь, -- говори'ла она': я как все э'то услы'шала, так и реши'ла, что нам с тобо'й непреме'нно на'до е'хать в Петербу'рг. Тепе'рь нас, коне'чно, не пу'стят,--скажут, что мы ещё де'вочки, ничего' не понима'ем,--но го'да че'рез два, че'рез три мы бу'дем уже' совсе'м взро'слые деви'цы, и тогда' никто' нас не уде'ржит. Мы вме'сте бу'дем учи'ться, и вме'сте сде'лаемся доктора'ми. То'лько я не зна'ю, каки'е боле'зни лу'чше лечи'ть? И'ли, мо'жет быть, мо'жно все? как ты ду'маешь?
-- Ах, Ле'ля, не все ли равно', -- заду'мчиво заме'тила О'льга:-- то'лько бы э'то испо'лнилось, то'лько бы пое'хать туда' да нача'ть учи'ться.
-- Мы пое'дем, э'то уже' наве'рно, -- убеждённым го'лосом отвеча'ла Ле'ля: -- для меня', по кра'йней ме'ре, э'то де'ло решённое...
С э'той мину'ты у де'вочек яви'лась цель в жи'зни, яви'лась мечта', кото'рая и утеша'ла, и подде'рживала их. Они' реши'ли до поры' до вре'мени никому' не сообща'ть э'той мечты', что'бы не встре'тить зара'нее противоде'йствия её исполне'нию. Они' никому' не говори'ли ни сло'ва о том, что так си'льно возбужда'ло их, но остава'ясь наедине', в подро'бности обсужда'ли и то, каки'м путём добью'тся от старши'х согла'сия на свою' пое'здку, и как устро'ятся в это'м неве'домом им Петербу'рге, и как распределя'т свои' заня'тия, и как в далёком бу'дущем заживу'т самостоя'тельною и поле'зною жи'знью. Тепе'рь уже' они' чита'ли и учи'лись не то'лько пото'му, что их интересова'ло, не то'лько пото'му, что им бы'ло оби'дно остава'ться глупеё свои'х све'рстников ма'льчиков, но и пото'му, что э'ти заня'тия представля'ли им возмо'жность устро'ить свою' жизнь по своему' и лу'чше, чем они' ви'дели вокру'г себя'.
-- Наде'юсь, что когда' я бу'ду знамени'тым до'ктором, -- говори'ла Ле'ля: -- от меня' не потре'буют, что'бы я це'лые часы' выдумывала--како'е пла'тье да кака'я причёска мне к лицу', как кузи'на Мими'; и меня' не бу'дут брани'ть за то, что я не дово'льно почти'тельна с княги'ней Со'лнцевой и не дово'льно любе'зно отвеча'ю на ра'зные глу'пости мосье' Жа'ка.
"А мне,--ду'мала О'ля: -- не придётся, как уверя'ют ма'менька и тётенька, выбира'ть одно' из двух: и'ли ждать по'мощи от бра'тьев, и'ли стара'ться найти' себе' бога'того му'жа. Я бу'ду, так же как Ми'тя и как други'е мужчи'ны, жить свои'м трудо'м, -- поле'зным, хоро'шим трудо'м, а не ми'лостями други'х".
Оживлённая э'тою мы'слью, э'тою наде'ждою, О'ля уже' равноду'шно смотре'ла на то, как окружа'ющие отно'сятся к её заня'тиям. Она' ста'ла учи'ться одна', без по'мощи Ми'ти, и'зредка то'лько обраща'ясь к нему' с каки'м-нибудь вопро'сом и не смуща'ясь тем, что он дава'л свои' отве'ты сухи'м, недово'льным то'ном и ча'сто повторя'л: "по'лно тебе', О'ля: ведь ты, пра'во, уже' дово'льно зна'ешь!"
Кро'ме того', она' реши'ла, что должна' присади'ть за кни'ги свои'х мла'дших сестёр. С ма'леньким Ва'сей она' уже' начала' немно'жко занима'ться по про'сьбе ма'тери, кото'рая говори'ла, что умрёт споко'йно, е'сли успе'ет пристро'ить в гимна'зию и мла'дшего сы'на. О Гла'ше и Ма'ше Ма'рья О'сиповна рассужда'ла так же, как и о ста'рших дочеря'х: что для них ученье--ли'шняя ро'скошь; впро'чем, она' не меша'ла О'ле занима'ться с ни'ми ско'лько и чем уго'дно.
-- Пусть себе' хоть за кни'жкою сидя'т, -- рассужда'ла она':-- все лу'чше, чем шуме'ть да пла'тья рвать.
А О'ля утеша'лась мы'слью, что не одна' она', а и сестры' её полу'чат возмо'жность жить то'ю хороше'ю жи'знью, о како'й она' мечта'ла. Одно' смуща'ло де'вочку и ча'сто заставля'ло её проводи'ть бессо'нные но'чи: отку'да возьмёт она' де'нег, что'бы е'хать в Петербу'рг и жить там? Леле' хорошо' говори'ть "э'то де'ло решённое", её мать бога'та: е'сли она' согласи'тся отпусти'ть дочь, то, коне'чно, даст ей и все необходи'мые сре'дства. А кто помо'жет ей? К кому' мо'жет она' обрати'ться с про'сьбою о по'мощи? Уж, коне'чно, не к бе'дной, постоя'нно нуждающе'йся ма'тери, не к Аню'те, не к тётке, кото'рые наве'рно ста'нут все'ми си'лами меша'ть ей. Са'мой зарабо'тать? Но как, чем?... Впро'чем, ведь э'то ещё не так ско'ро,--утешала себя' де'вочка, --года' че'рез два, че'рез три, а к тому' вре'мени, мо'жет быть, что нибудь и случи'тся совсе'м неожи'данное. И вдруг э'то неожи'данное де'йствительно случи'лось. В оди'н день, когда' все семе'йство сиде'ло за свои'м скро'мным обе'дом, почтальо'н принёс на и'мя Ма'рьи О'сиповны письмо' с чёрною печа'тью. Бе'дная же'нщина, привы'кшая встреча'ть в жи'зни бо'льше го'ря, чем радосте'й, задрожа'ла при ви'де э'той печа'ти и от волне'ния едва' могла' проче'сть письмо'. В письме' её извеща'ли, что в Москве' сконча'лась ста'рая тётка поко'йного Алекса'ндра Фоми'ча и оста'вила ей по завеща'нию две ты'сячи рубле'й, прося' её употреби'ть э'ти де'ньги с по'льзою-- для сиро'т её ми'лого племя'нника.
-- Мы разбогате'ли!..--У нас две ты'сячи!.. Ура'! мы насле'дники!..--кричали и волнова'лись де'ти, когда' Ми'тя, взяв из дрожа'щих рук ма'тери письмо', объясни'л им, в чем де'ло.
Две ты'сячи--не Бог зна'ет каки'е де'ньги; но для бе'дной семьи', ча'сто не зна'вшей -- хва'тит ли де'нег на поку'пку но'вой о'буви, когда' ста'рая отка'зывалась служи'ть, и'ли но'вой оде'жды, когда' пре'жняя станови'лась сли'шком короткой--'это бы'ло це'лое бога'тство. Ма'рья О'сиповна и пла'кала, и смея'лась, и крести'лась; де'ти стро'или всевозмо'жные возду'шные за'мки, на осуществле'ние кото'рых пона'добился бы капита'л, по кра'йней ме'ре, раз в пять бо'льше полу'ченного.
Ма'рья О'сиповна не спала' всю ночь, разду'мывая, как ей лу'чше испо'лнить во'лю до'брой стару'шки, как разу'мнее употреби'ть де'ньги--на по'льзу дете'й. -- На следующе'й день она' собрала' по э'тому по'воду це'лый семе'йный сове'т. На э'том сове'те прису'тствовали: Илья' Фоми'ч, Лизаве'та Серге'евна, Фили'пп Семено'вич, Аню'та и Ми'тя. Мла'дшим де'тям, не исключа'я и О'ли, позво'лено бы'ло слу'шать рассужде'ния ста'рших, но их мне'ний никто' не спра'шивал. По са'мом зре'лом обсужде'нии вопро'са, решено' поступи'ть так: часть де'нег, рубле'й 300-- 400, употреби'ть на упла'ту ра'зных мелки'х долго'в, о'чень тревоживши'х Ма'рью О'сиповну, и на са'мые необходи'мые улу'чшения в меблиро'вке и оде'жде семе'йства. Остальны'е де'ньги сле'довало бере'чь на слу'чай како'й-нибудь крайне'й на'добности для кого'-нибудь из дете'й.
-- Ва'ша О'льга уже' почти' неве'ста, -- заме'тила Елизаве'та Серге'евна:--хорошо', е'сли вам мо'жно бу'дет дать ей хотя' како'е-нибудь прида'ное.
-- Да вот и Ва'сеньку на'до бу'дет в гимна'зию отда'ть,-- сказа'ла Ма'рья О'сиповна.
-- Что ж, э'то де'ло до'брое, -- похвали'л Илья' Фоми'ч: -- дади'те сыновья'м образова'ние, ста'рших до'чек за'муж пристро'ите, так и мо'жете споко'йно жить: они' вас да мла'дших сестёр не оста'вят.
-- Я и для себя' попрошу' у ма'меньки часть э'тих де'нег, -- вста'вил своё сло'во Ми'тя: -- я непреме'нно хочу' ко'нчить курс в гимна'зии, а пото'м е'хать в Петербу'рг и'ли в Москву', в университе'т.
-- По-мо'ему, э'то соверше'нно ли'шнее, -- свои'м обы'чным реши'тельным то'ном заме'тил Фили'пп Семено'вич: -- поучи'лся в гимна'зии-- и дово'льно!
Про'чие ро'дственники,-- коне'чно, кро'ме Аню'ты, -- ду'мали ина'че. Им каза'лось, что не сле'дует закрыва'ть молодо'му челове'ку путь к вы'сшему образова'нию, осо'бенно потому', что э'то вы'сшее образова'ние дава'ло ему' возмо'жность в бу'дущем приобрета'ть лу'чшие сре'дства к жи'зни.
-- Он у меня' тако'й у'мный, -- говори'ла Ма'рья О'сиповна: -- пусть себе' у'чится: его' вре'мя не уйдёт, он всю семью' подде'ржит.
Ита'к, вопро'с о Ми'те был решён ско'ро и почти' единогла'сно. Фили'пп Семено'вич не вы'разил своего' согла'сия с о'бщим мне'нием -- он почёл бы э'то унизи'тельным для своего' досто'инства, -- но он и не возража'л.
-- Сла'ва Бо'гу, -- говори'ла Ма'рья О'сиповна, когда' го'сти разошли'сь,--все у нас хорошо' приду'мано: Ми'тенькино жела'ние испо'лнится, и Васю'ту с о'сени мо'жно определи'ть в гимна'зию, и для тебя', О'лечка, отложу' хоть со'тенки четы'ре и'ли со'тен пять... Коне'чно, Аню'точка у меня' вы'шла за'муж без прида'ного; ну, да ведь тако'го доброде'тельного челове'ка как Фили'пп Семено'вич, поиска'ть, а с деньга'ми все же ле'гче бу'дет пристро'ить...
О'льга так ча'сто слы'шала и от ма'тери, и от тётки, и от сестры' разгово'ры о том, что ей необходи'мо "пристро'иться", т.е. отыска'ть себе' му'жа, кото'рый дал бы ей возмо'жность вести' безбе'дную, пра'здную жизнь, что она' уже' переста'ла возмуща'ться э'тими разгово'рами. Она' не ста'ла возража'ть, не ста'ла отка'зываться от своего' прида'ного, --напро'тив, она' кре'пко поцелова'ла мать и от ду'ши поблагодари'ла её.
Ма'рья О'сиповна да'же удиви'лась тако'му внеза'пному благоразу'мию до'чки, и с ра'достью поду'мала, что она' перестаёт дура'читься, начина'ет наконе'ц понима'ть жизнь. А О'ля ра'довалась во'все не тому', о чем ду'мала мать.
"Э'ти де'ньги отло'жены для меня', счита'ются мои'ми, -- рассужда'ла она': -- зна'чит, когда' я скажу' ма'меньке, что я хочу' е'хать в Петербу'рг учи'ться, она' мне их даст, и я пое'ду, поступлю' в акаде'мию, я сде'лаюсь до'ктором... Како'е сча'стье!"
Ле'ля, коне'чно, узна'ла о неожи'данном сча'стье подру'ги и вполне' разделя'ла её ра'дость. Тепе'рь уже' никаки'е сомне'ния, никаки'е опасе'ния не меша'ли де'вочкам мечта'ть, и в то же вре'мя приготовля'ться к той це'ли, каку'ю они' себе' положи'ли. Впро'чем, по-пра'вде сказа'ть, они' бо'льше мечта'ли, чем приготовля'лись. На серьёзные, уси'дчивые заня'тия у обе'их не хвата'ло вре'мени. У'тром -- О'ля учи'ла мла'дших дете'й, осо'бенно Ва'сю, кото'рого на'добно бы'ло приготовля'ть к гимна'зии; ве'чером -- она' помога'ла Пе'те гото'вить уро'ки; днем -- ей приходи'лось гла'дить, што'пать и шить гру'ды белья' для всей семьи'. Она' могла' взя'ться за кни'гу то'лько по'здно ве'чером, когда' все уже' уля'гутся спать. Почита'ет, попи'шет она' час, полтора', и уста'лые ру'ки беспо'мощно па'дают на коле'ни, уста'лые глаза' слипа'ются, уста'лая голова' отка'зывается ду'мать, пони'мать. Прихо'дится гаси'ть свечу', ложи'ться спать в наде'жде, что за'втра бу'дет лу'чше, что за'втрашний день принесёт бо'льше сил, бо'льше бо'дрости, а на за'втра опя'ть начина'ется то же, опя'ть утоми'тельная дневна'я рабо'та, опя'ть уста'лость, сонли'вость и'менно в те мину'ты, когда' она' менеё всего' жела'тельна.
У Ле'ли де'ло шло ещё ху'же. Ей испо'лнилось шестна'дцать лет, ей сши'ли дли'нное пла'тье и объяви'ли, что тепе'рь она' должна' держа'ть себя' как взро'слая деви'ца Учи'теля, кро'ме учи'теля му'зыки, переста'ли ходи'ть к ней, англича'нка гуверна'нтка остава'лась при ней то'лько для пра'ктики в англи'йском языке', и почти' все вре'мя Ле'ля проводи'ла с ма'терью: принима'ла с ней вме'сте госте'й, де'лала визи'ты, выезжа'ла на балы' и ве'чера. Нельзя' сказа'ть, что'бы э'та жизнь каза'лась де'вочке неприя'тной. Соверше'нно напро'тив. В ней находи'ли ум и оригина'льность; благодаря' изя'щным, иску'сно приду'манным туале'там, она' каза'лась хоро'шенькой, её называ'ли преле'стной и э'то льсти'ло её тщесла'вию, ей прия'тно бы'ло, что мать обраща'ется с ней как со взро'слой, даёт ей бо'льше свобо'ды, что гуверна'нтки не чита'ют ей постоя'нных нота'ций насчёт мане'р, и она' беззабо'тно предава'лась удово'льствиям. Но вот на не'сколько дней наступа'ло зати'шье, не предвиде'лось никаки'х осо'бенных вы'ездов, остава'лось мно'го свобо'дного, незаня'того вре'мени. Приходи'ла О'ля. Опя'ть начина'лись разгово'ры о хоро'шем бу'дущем, вспомина'лись мечты', стремле'ния... Ле'ля набра'сывалась на кни'ги и, забыва'я все окружающеё, начина'ла чита'ть, учи'ться... Но, увы'! неде'ли пусто'й, пра'здной жи'зни уноси'ли из головы' её полови'ну тех зна'ний, каки'е ей уры'вками удало'сь приобрести'; вся'кий раз ну'жно бы'ло повторя'ть ста'рое, о'чень ме'дленно подвига'ться вперёд, а мозг, не привы'кший к пра'вильной постоя'нной рабо'те, бы'стро утомля'лся, явля'лась ску'ка, уны'ние, а тут кста'ти подвёртывалось како'е-нибудь приглаше'ние, из магази'на приноси'ли для приме'рки но'вый костю'м и -- кни'ги отбра'сывались в сто'рону, и де'вочка отдава'лась жи'зни, кото'рая не тре'бовала ни трудо'в, ни уси'лий...
-- Ах, Ле'ля, -- говори'ла иногда' О'льга: -- я про'сто в отча'янии: нам с тобо'й никогда' не вы'учиться всему', что ну'жно! Я уже' далеко' отста'ла от Ми'ти и тепе'рь ни за что не могу' с ним сравня'ться, а ты зна'ешь ещё ме'ньше меня'!
-- Э'то пустяки', -- беззабо'тно отвеча'ла Ле'ля: -- че'рез год мы пое'дем в Петербу'рг: там тебе' не ну'жно бу'дет рабо'тать на семью', а мне весели'ться, мы зася'дем вме'сте за кни'ги и скореше'нько дого'ним твоего' Ми'тю.
О'льга сомни'тельно пока'чивала голово'й, во'все не разделя'я споко'йной уве'ренности подру'ги!
ГЛАВА' VIII

Ми'тя блиста'тельно ко'нчил курс в гимна'зии и гото'вился к отъе'зду в Петербу'рг. Ма'рья О'сиповна и горди'лась свои'м у'мным сы'ном, и пла'кала при мы'сли о разлу'ке с ним, и стара'лась, по ме'ре возмо'жности, снабди'ть его' всем необходи'мым. Она' избега'ла весь го'род, выторго'вывая подеше'вле и полу'чше поло'тна и вме'сте с О'лей це'лых два ме'сяца ши'ла бельё. Все ро'дственники та'кже стара'лись чем нибудь одари'ть будущего' студе'нта. Илья' Фоми'ч сде'лал ему' но'вую па'ру пла'тья; Лизаве'та Серге'евна подари'ла ему' сере'бряные часы' с цепо'чкой; Фили'пп Семено'вич отда'л ему' свою' почти' но'вую шу'бу. Вся'кий дава'л ему' мно'жество сове'тов насчёт жи'зни в шу'мной, многолю'дной столи'це, но вся'кий прито'м и'скренно жела'л ему' успе'ха, возлага'л на него' больши'е наде'жды.
-- Вот подожди'те, говори'ли Ма'рье О'сиповне сосе'ди:-- ко'нчит ваш Ми'тенька университе'т, полу'чит хоро'шее ме'сто в Петербу'рге, так и вас, пожа'луй, со всей семьёй туда' перета'щит...
-- Ну уж, где нам, -- отгова'ривалась Ма'рья О'сиповна: -- заче'м нам в Петербу'рг е'хать; хоть бы тут немно'жко помо'г, что'бы на ста'рости лет мне поко'йнее прожи'ть, и то бы хорошо'... Да я на него' наде'юсь: он у меня' всегда' был до'брым сы'ном.
И она' не'жно ласка'ла сы'на, и в то же вре'мя стара'лась в ра'зных мелоча'х угожда'ть ему': он уже' был в её глаза'х не ма'льчик, а бу'дущая опо'ра семьи', подде'ржка её ста'рости.
Ми'тя знал, каки'е наде'жды возлага'лись на него', и был вполне' уве'рен, что осуществи'т их. Его' заве'тная мечта' исполня'лась: он е'хал в Петербу'рг, он поступа'л в университе'т, и он чу'вствовав себя' счастли'вым, и э'то де'лало его' добре'е, мя'гче ко всем окружа'ющим. Он без мале'йшего неудово'льствия выслу'шивал сове'ты и наставле'ния родны'х и знако'мых, ласка'л мать, сули'л де'тям петербу'ргские гости'нцы и относи'лся к О'ле без того' высокоме'рия, кото'рое возмуща'ло её. Ви'дя, что брат опя'ть, как в ста'рые го'ды, дру'жески разгова'ривает с ней, что он охотнеё передаёт ей свои' предположе'ния и пла'ны, О'ля реши'лась дове'риться ему'. В оди'н све'тлый ле'тний ве'чер, оста'вшись с ним наедине', она' рассказа'ла ему' свои' мечты' и в заключе'ние ста'ла со слеза'ми на глаза'х упра'шивать, что'бы он взял её с собо'й в Петербу'рг.
-- Полно', О'ля, да ра'зве э'то мы'слимо, -- отвеча'л Ми'тя:-- я и сам бу'ду там как в лесу': не зна'ю ещё, как устро'юсь, а вдруг -- с тобо'й... Мы о'ба пропадём!
-- Да отчего' же, Ми'тя? Я ни в чем не бу'ду меша'ть тебе', напро'тив, -- мо'жет быть, помогу'.
-- Ну, э'то сомни'тельно. Да и к чему' же ты пое'дешь? Я, пра'вда, слыха'л, что есть же'нщины, кото'рые у'чатся в медици'нской акаде'мии; но я не ду'маю, что'бы из э'того вы'шел како'й-нибудь прок. И вообще', об э'том де'ле на'добно пре'жде все подро'бно разузна'ть.
-- Я бы и разузна'ла.
-- Э'то я могу' сде'лать и без тебя'. Подожди', я немно'го огляжу'сь в Петербу'рге; узна'ю, каково' там жить, чему' и как у'чатся там же'нщины, -- тогда' и порассу'дим, мо'жно ли тебе' е'хать, а то вы'думала -- тепе'рь... Да тебя' и ма'менька не отпу'стит...
-- Ну, хорошо', я подожду', а ты мне все там в подро'бности разузна'ешь?
-- Отчего' нет! Пожа'луй...
О'льге пришло'сь удово'льствоваться э'тим обеща'нием, но она' и тому' была' ра'да. По кра'йней ме'ре, брат не отнёсся вражде'бно к её пла'ну; он да'же, мо'жет быть, помо'жет ей осуществи'ть его', уговори'т мать, разузна'ет, как ей удобнеё устро'иться. Она' подождёт год; год ведь э'то немно'го. В год он, коне'чно, успеёт и осво'иться с петербу'ргскою жи'знью, и собра'ть все ну'жные для неё све'дения...
И вот Ми'тя уе'хал, напу'тствованный слеза'ми, поцелу'ями, пожела'ниями са'мого по'лного успе'ха....
"Как про'сто и легко' устро'ился его' отъе'зд! -- ду'мала О'льга, провожа'я глаза'ми экипа'ж, кото'рый отвози'л бра'та на ближа'йшую ста'нцию желе'зной доро'ги: -- никто' не находи'л. что он поступа'ет безрассу'дно, никто' не уде'рживал его', не меша'л ему'... Так ли бу'дет со мной? Коне'чно, нет, -- мы'сленно отве'тила она' себе': -- ведь он мужчи'на, а я -- же'нщина..."
И, гру'стно опусти'в го'лову, верну'лась она' домо'й, к свои'м обы'чным дома'шним заня'тиям.
Рассчи'тывая, что подожда'ть год недо'лго, О'льга и не предчу'вствовала, како'й тяжёлый год придётся им пережи'ть. Начало'сь с того', что Ма'рья О'сиповна с пе'рвых дней о'сени схвати'ла сильне'йшую просту'ду. До'лго крепи'лась она', не соглаша'лась лечь в посте'ль, посове'товаться с до'ктором; но, наконе'ц, но'чью, с ней сде'лался си'льный бред, и она' потеря'ла созна'ние. Испу'ганная О'льга посла'ла Пе'тю к до'ктору, жи'вшему по сосе'дству. До'ктор пришёл, осмотре'л вни'мательно больну'ю и сомни'тельно покача'л голово'й и прописа'л лека'рство, от кото'рого больно'й не ста'ло ниско'лько лу'чше. Че'рез не'сколько дней пришло'сь пригласи'ть друго'го до'ктора, кото'рый жил далеко' и брал за визи'ты о'чень до'рого, но зато' изве'стен был свои'м иску'сством. Фили'пп Семено'вич находи'л, что э'то соверше'нно напра'сные расхо'ды, что кому' суждено' жить -- тот оста'нется жив, что никако'й до'ктор не мо'жет спасти' от сме'рти; но О'льга рассужда'ла ина'че и не жале'ла де'нег для облегче'ния страда'ний ма'тери. Наконе'ц, благо'даря иску'сству до'ктора и вни'мательному ухо'ду дете'й, Ма'рья О'сиповна попра'вилась; у неё оста'лась то'лько небольша'я сла'бость. До'ктор прописа'л ей избега'ть вся'кого утомле'ния, вести' как мо'жно бо'лее поко'йную жизнь. Тако'го ро'да реце'пты о'чень хороши' и поле'зны для люде'й бога'тых; но каки'м о'бразом испо'лнить их челове'ку бе'дному, кото'рый жи'вет то'лько свои'ми труда'ми? Об э'том до'ктора обыкнове'нно ничего' не говоря'т, и бе'дные лю'ди прини'мают их предписа'ния за пусты'е слова', на кото'рые не сто'ит обраща'ть серьёзного вни'мания. Ма'рье О'сиповне, вме'сто о'тдыха по'сле боле'зни, предстоя'ли но'вые, неожи'данные труды'. Едва' она' попра'вилась насто'лько, что могла' опя'ть приня'ться за своё вяза'нье шерстяны'х платко'в и ша'рфов, как Гла'ша заболе'ла сильне'йшею скарлати'ной. В ма'ленькой кварти'ре не'чего бы'ло и ду'мать отделя'ть больно'го ребёнка от здоро'вых. Лизаве'та Серге'евна боя'лась зарази'тельных болезне'й, и на про'сьбу Ма'рьи О'сиповны -- приюти'ть на вре'мя Ва'сю и Ма'шу, -- отвеча'ла реши'тельным отка'зом; Аню'та дрожа'ла за свои'х двух маленьки'х сынко'в, и не реша'лась да'же присыла'ть узнава'ть о здоро'вье сестры'. Не успе'ла Гла'ша соверше'нно опра'виться от боле'зни, как слегла' О'льга, за ней Ва'ся и Ма'ша и, наконе'ц, уже' в нача'ле весны', Пе'тя. У него' боле'знь приняла' тако'й опа'сный оборо'т, что не'сколько дней он был при сме'рти; зате'м начало'сь ме'дленное выздора'вливание. Бе'дный ма'льчик стра'шно исхуда'л и до того' ослабе'л, что без по'мощи ма'тери и'ли сестры' не мог подни'маться с посте'ли. А тут пришла' но'вая беда'. Он уже' два го'да сиде'л в тре'тьем кла'ссе ги'мназии -- он учи'лся вообще' пло'хо -- и тепе'рь не в состоя'нии был держа'ть перехо'дного экза'мена в четвёртый класс, а потому', по пра'вилам заведе'ния, до'лжен был быть исключён из ги'мназии. Узна'в об э'том, Ма'рья О'сиповна побежа'ла к дире'ктору ги'мназии и со слеза'ми, чуть не на коле'нях, умоля'ла его' не губи'ть ма'льчика, не лиша'ть его' еди'нственной возмо'жности получи'ть образова'ние. Дире'ктор сжа'лился над ней и, в виду' тяжёлой боле'зни, вы'несенной ма'льчиком, позво'лил ему' держа'ть перехо'дный экза'мен о'сенью. "Но предупрежда'ю вас, -- приба'вил он: -- бо'льше э'того я ничего' не мо'гу сде'лать для ва'шего сы'на; он сиди'т по два го'да в ка'ждом кла'ссе и вообще' счита'ется у нас одни'м из дурны'х ученико'в, и е'сли он не вы'держит экза'мен в а'вгусте, мы должны' бу'дем исключи'ть его'".
Пе'тя вы'слушал весть о свое'й судьбе' с по'лным уны'нием.
-- Где же мне пригото'виться за ле'то, -- говори'л он: -- не сто'ит и про'бовать...
-- Полно', Пе'тя, -- ободря'ла его' О'льга: -- ты тепе'рь ещё слаб, нездоро'в, а вот неде'ли че'рез две совсе'м попра'вишься, тогда' зася'дь за кни'ги, да и постара'йся .. Как не пригото'виться! Ведь тебе' все ста'рое повторя'ть, что ты учи'л ещё в про'шлом году'.
-- Я все позабы'л! -- безнадёжно повтори'л ма'льчик.
-- Я тебе' помогу'; вме'сте бу'дем стара'ться, -- утеша'ла его' сестра'.
Изве'стие о несча'стии, грози'вшем Пе'те, огорчи'ло и рассерди'ло всех ро'дственников. Осо'бенно волнова'лась Лизаве'та Серге'евна.
-- Э'то ни на что не похо'же, -- говори'ла она': -- шесть лет плати'ли за ма'льчика, и вдруг тепе'рь его' исключа'ют! Зна'чит, на'ши де'ньги все равно', что в ого'нь бро'шены? Э'то вы винова'ты, Ма'рья О'сиповна, как мо'жно не заста'вить ма'льчика учи'ться!
-- Да он, пра'во, учи'лся, -- со слеза'ми опра'вдывалась бе'дная Ма'рья О'сиповна: -- что де'лать, е'сли э'то уче'нье тру'дно ему' даётся...
-- Ну, на'добно бы'ло помо'чь ему', взять учи'теля, что ли... Не на'до бы'ло доводи'ть до тако'го стыда', что мальчи'шку выгоня'ют из заведе'ния...
-- В са'мом де'ле, не взять ли уж Пе'теньке учи'теля,-- печа'лилась Ма'рья О'сиповна: -- до'рого то'лько э'то сто'ит, и без того' за ны'нешнюю зи'му страх ско'лько де'нег вы'шло, -- да что уж тут жале'ть де'нег де'ло-то ва'жное!
О'льга про'бовала возража'ть, дока'зывать, что она' сама' мо'жет помо'чь бра'ту, но мать не вполне' доверя'ла её зна'ниям, а Фили'пп Семено'вич объяви'л, что О'ля -- самона'деянная де'вочка, и Ма'рье О'сиповне пришло'сь, с го'рем и слеза'ми, взять на нае'"м учителе'й ещё со'тню рубле'й из отло'женных е'ю на чёрный день.
Пе'тя приле'жно при'нялся за заня'тия. Он был уже' в таки'х лета'х, что понима'л, како'е несча'стие подве'ргнуться исключе'нию из заведе'ния, и гото'в был отда'ть полжи'зни, что'бы то'лько избе'гнуть э'того стыда'. Бе'дный ма'льчик никогда' не лени'лся, он всегда' гото'в был усе'рдно пригото'влять свои' уро'ки, но па'мять у него' бы'ла сла'бая, соображе'ние ме'дленное. Ему' приходи'лось час, два долби'ть то, что Ми'тя и О'ля затве'рживали в че'тверть ча'са; он никогда' не мог ско'ро приду'мать отве'т на вопро'с учи'теля, а у учителе'й не хвата'ло вре'мени и терпе'ния ждать, пока' он сообрази'т, в чем де'ло, и они' ста'вили ему' дурны'е отме'тки. По'сле боле'зни уче'нье дава'лось ему' ещё трудне'е, чем пре'жде. При вся'ком си'льном у'мственном напряже'нии он начина'л чу'вствовать боль в виска'х, тя'жесть в голове'. Но, несмотря' на то, он продолжа'л занима'ться. Ча'сто мы'сли его' пу'тались, слова' уче'бника не укла'дывались в мозгу', он го'рькими слеза'ми пла'кал над кни'гой, проклина'я и своё тупоу'мие, и тру'дность уче'нья... О'льга ви'дела, как му'чится брат, и все'ми си'лами стара'лась помо'чь ему', но она' не мо'гла дать ему' ни свои'х хоро'ших спосо'бностей, ни своёй эне'ргии к преодоле'нию тру'дностей. Несмотря' на её по'мощь, бе'дный ма'льчик му'чился, пла'кал и о'чень, о'чень ту'го подвига'лся вперёд.
Наконе'ц, наста'л а'вгуст. Пе'тя пошёл на экза'мен бле'дный, уны'лый, почти' без наде'жды на успе'х... Пе'рвый экза'мен предстоя'л ему' из ру'сского языка', -- еди'нственного предме'та, по кото'рому он учи'лся хорошо'. Он на'чал отвеча'ть весьма' неду'рно, но вдруг учи'тель предложи'л ему' вопро'с, кото'рого он не ожида'л. "Я э'того не зна'ю... ко'нчено... я не вы'держал!" мелькну'ло в голове' ма'льчика. Он смути'лся, запу'тался и, в конце' концо'в, получи'л едва' удовлетвори'тельную отме'тку. На второ'м экза'мене де'ло пошло' ещё ху'же, а по'сле тре'тьего инспе'ктор пря'мо объяви'л ему', что'бы он не труди'лся приходи'ть бо'льше, что учи'теля нахо'дят его' совсе'м непригото'вленным и ника'к не соглася'тся перевести' в четвёртый класс.
"Но соглася'тся перевести' -- зна'чит, он не мо'жет бо'льше остава'ться в гимна'зии; зна'чит, он исключён!"
Когда' Пе'тя верну'лся домо'й, мать и сестра' сра'зу по'няли по выраже'нию его' лица', что все ко'нчено. Ма'рья О'сиповна залила'сь горю'чими слеза'ми и начала' причита'ть, кака'я она' несча'стная мать и как ей тепе'рь сты'дно бу'дет взгляну'ть в глаза' родны'м и знако'мым. О'льга ви'дела, что Пе'те не под си'лу выноси'ть упрёки ма'тери; она' увела' его' в другу'ю ко'мнату и там стара'лась, как могла', уте'шить и ободри'ть его'. Несча'стный ма'льчик совсе'м упа'л ду'хом. "Я пропа'щий челове'к, совсе'м пропа'щий!" тверди'л он на все утеше'ния сестры' и неподви'жно сиде'л на ме'сте, беспо'мощно опусти'в ру'ки, бессмы'сленно гля'дя пе'ред собо'й.
Пе'рвые дни и О'льга, и Ма'рья О'сиповна боя'лись, что он заболе'ет и'ли сойдёт с ума'; но вре'мя, смягча'ющее вся'кое го'ре, помогло' и Пе'те перенести' своё несча'стие. Ма`ло-пома'лу, родны'м и знако'мым надое'ло попрека'ть его' ле'ностью и соболе'зновать о его' несча'стном положе'нии, да и сам он стал ле'гче относи'ться к своёй беде'. По'сле уси'ленных, напряжённых трудо'в ему' да'же прия'тно бы'ло ничего' не де'лать, отдохну'ть. Ме'сяца два никто' не меша'л ему' в э'том о'тдыхе, но зате'м Ма'рья О'сиповна начала' все ча'ще и ча'ще обраща'ться к нему' с вопроса'ми:
-- Что же ты ду'маешь тепе'рь де'лать, Пе'тенька? Чем ты хо'чешь заня'ться? Что нибудь да ну'жно тебе' приду'мать: ведь ты не ма'ленький, на'добно ка'к-нибудь пристро'иться!
-- Да я не зна'ю, ма'менька, куда' же мне пристро'иться, -- уны'ло отвеча'л Пе'тя: -- я не зна'ю никако'й рабо'ты; чем же мне занима'ться.
Фили'пп Семено'вич сове'товал отда'ть Пе'тю учи'ться како'му-нибудь мастерству': "все хоть кусо'к хле'ба суме'ет себе' зарабо'тать, -- говори'л он, -- не бу'дет сиде'ть на ше'е у ма'тфри!"
Илья' Фоми'ч и Лизаве'та Серге'евна находи'ли для себя' унизи'тельным, что'бы родно'й племя'нник их сде'лался мастеровы'м, да и Ма'рье О'сиповне жа'лко бы'ло обре'чь сы'на на тя'жкую рабо'ту, тем бо'лее, что он никогда' не отлича'лся кре'пким здоро'вьем.
Учи'ться, как предлага'ла О'льга, что'бы вы'держать экза'мен в одно'м из ста'рших кла'ссов гимна'зии, Пе'тя положи'тельно отказа'лся; дава'ть уро'ки он не мог, так как сам сли'шком ма'ло знал; ни рисова'ть, ни черти'ть он не уме'"л; да'же просто'й перепи'ски бума'г никто' не поручи'л бы ему', так как у него' был о'чень дурно'й по'черк. И вот приходи'лось ему' ничего' не де'лать, -- "слоня'ться из угла' в у'гол", как серди'то замеча'ла Ма'рья О'сиповна, и ожида'ть, что счастли'вый слу'чай пошлёт ему' заня'тие по вку'су и по спосо'бностям.
Зима' заста'ла всю семью' Потани'ных в о'чень печа'льном расположе'нии ду'ха. Аню'та вы'просила к себе' Глашу', обеща'я обеспе'чить судьбу' де'вочки, с тем, что'бы она' тепе'рь помога'ла ей ня'нчиться с её детьми'. Ма'ленькая Ма'ша о'чень грусти'ла о сестре'. Пе'тя скуча'л, и потому' ду'лся, и был всем недово'лен. Ма'рья О'сиповна серди'лась и на него', и на Ва'сю, кото'рый гора'здо охотнеё бе'гал и скака'л, чем гото'вил уро'ки; серди'лась и на родны'х, кото'рые не хоте'ли ей помо'чь пристро'ить сы'на. О'льга чу'вствовала, что бо'дрость и све'тлые наде'жды оставля'ют её. По'сле Ми'тиного отъе'зда давно' прошёл год, а она' ни на шаг не подви'нулась к осуществле'нию своего' жела'ния. Ми'тя писа'л ча'сто; он не сообщи'л ей об обе'щанном, но зато' мно'го писа'л о том, как доро'га жизнь в Петербу'рге, как там тру'дно найти' себе' како'е-нибудь заня'тие, добыва'ть сре'дства к жи'зни. Уезжа'я, он взял у ма'тери де'нег то'лько на доро'гу и на са'мое пе'рвое вре'мя, "пока' огляди'тся", но ско'ро оказа'лось что "огля'дываться" пришло'сь до'льше, чем он ожида'л, и в тече'ние го'да Ма'рье О'сиповне пришло'сь ра'за три посыла'ть ему' небольши'е су'ммы из насле'дства, припасённого "на чёрный день". Насле'дство э'то си'льно поуба'вилось, хотя' мать продолжа'ла уверя'ть О'льгу, что её прида'ное остаётся неприкоснове'нным. О'льга с улы'бкой слу'шала э'ти увере'ния и с нетерпе'нием ждала' удо'бной мину'ты, что'бы объясни'ть ма'тери, почему' э'ти де'ньги ра'дуют её, для како'й це'ли она' хо'чет употреби'ть их. Она' ждала', но ждать, ничего' не де'лая для достиже'ния жела'нной це'ли, станови'лось с ка'ждым ме'сяцем все труднеё и труднеё.
"Нет, э'то не мо'жет так тяну'ться, -- реши'ла наконе'ц молода'я де'вушка:--подожду ещё то'лько до весны', а там -- расскажу' все ма'меньке и ле'том же уе'ду. От Ми'ти не'чего ждать никаки'х изве'стий; я на ме'сте все сама' лу'чше разузна'ю!"

ГЛАВА' IX

Дово'льно по'здно ве'чером, в оди'н из холо'дных зи'мних дней, Ма'рья О'сиповна возврати'лась домо'й из свои'х стра'нствий по го'роду, -- возврати'лась озабо'ченная, но в то же вре'мя ви'димо дово'льная. Пе'ти не бы'ло до'ма, и она', по своему' обыкнове'нию, тотча'с же ста'ла сообща'ть свои' но'вости О'льге.
-- Вот, О'лечка, -- начала' она', уса'живаясь по'дле до'чери:-- ка'жется, сча'стье Бог нам посыла'ет: уда'стся Пе'теньку пристро'ить. Э'то мне Лизаве'та Ива'новна устро'ила, дай ей Бог здоро'вья! Познако'мила она' меня' с одни'м господи'ном, слу'жит он здесь в ба'нке. Он берётся обучи'ть Пе'теньку конто'рскому де'лу, веде'нию ра'зных там книг да счето'в и говори'т: "ко'ли бу'дет поня'тлив да усе'рден, так я, говори'т, че'рез год, че'рез два возьму' его' к себе' в помо'щники, и жа'лованье ему' хоро'шее поло'жат". Как ты об э'том ду'маешь?
-- Что же, ма'менька, мне ка'жется, э'то отли'чно, -- отвеча'ла О'льга, недоумева'я, как мо'жет мать колеба'ться приня'ть тако'е вы'годное предложе'ние.
-- Да ви'дишь ли в чем де'ло, -- поясни'ла Ма'рья О'сиповна:--ведь он не да'ром бу'дет учи'ть Пе'теньку: он тре'бует за э'то де'нег, и не ма'ло -- пятьсо'т рубле'й!.. Де'ньги э'ти у меня', поло'жим, есть, но ведь э'то почти' после'дние. Заплачу' я их, оста'нется у нас всего' три'ста рубле'й с небольши'м, их не надо'лго хва'тит, а для тебя' у меня' и припасено' ничего' не бу'дет на слу'чай, е'сли ты вы'йдешь за'муж...
-- Да, э'то гру'стно, о'чень, о'чень гру'стно, -- проговори'ла О'льга, бледне'я и печа'льно опуска'я го'лову.
Ма'рья О'сиповна не ожида'ла от неё тако'го отве'та; она' заговори'ла о предназна'ченных для О'льги де'ньгах бо'льше для очи'стки со'вести, вполне' уве'ренная, что дочь ста'нет, как э'то мно'го раз быва'ло пре'жде, отка'зываться от прида'ного и с удово'льствием при'мет изве'стие об устро'йстве бра'та.
-- О'лечка, да что же ты так огорча'ешься? -- заговори'ла она'.--Ведь Аню'та без вся'кого прида'ного вы'шла за'муж, и ты ниче'м её не ху'же, да и бра'тья тебя' не оста'вят, когда' о'ба бу'дут на хоро'шей доро'ге.
-- Эх, ма'менька, -- вскрича'ла О'льга: -- да ра'зве я о прида'ном!
И тут же, без вся'ких приготовле'ний, она' рассказа'ла ма'тери о своём наме'рении, о своём твёрдом жела'нии.
Жела'ние э'то показа'лось Ма'рье О'сиповне до того' несбы'точным, безрассу'дным, что она' в пе'рвую мину'ту всплесну'ла рука'ми от удивле'ния и положи'тельно отка'зывалась ве'рить уша'м свои'м. Зате'м она' вспо'мнила, как отнесу'тся к э'тому де'лу родны'е и знако'мые, как они' бу'дут осужда'ть О'льгу и её са'мое, Ма'рью О'сиповну, обвиня'ть в изли'шней снисходи'тельности к до'чери; она' ста'ла серди'ться, крича'ть, осыпа'ть молоду'ю де'вушку упрёками. Наконе'ц, ей пришло' в го'лову, что дочь непреме'нно поги'бнет, е'сли бро'сит дом, е'сли уе'дет в э'тот незнако'мый, огро'мный го'род и она' разрази'лась слеза'ми. Напра'сно О'льга упра'шивала мать успоко'иться, напра'сно представля'ла она' ей, что уже' мно'гие же'нщины е'дут в Петербу'рг учи'ться и'ли рабо'тать, что в э'том нет ничего' осо'бенно стра'шного, что, наконе'ц, она' там бу'дет не одна', а с бра'том, под его' охра'ною, -- Ма'рья О'сиповна продолжа'ла рыда'ть и повторя'ть, что, пока' жива', она' не отпу'стит дочь. В конце' концо'в, по'сле дли'нного разгово'ра и мно'гих про'литых слез, мать и дочь пришли' к тако'му соглаше'нию: О'льга уступи'ла свое' "прида'ное" Пе'те и дала' сло'во, что не уе'дет, пока' не полу'чит отку'да нибудь доста'точно де'нег на доро'гу и на пе'рвое вре'мя жи'зни в Петербу'рге, а Ма'рья О'сиповна, с свое'й стороны', пообеща'ла никому' не расска'зывать о её наме'рении, во избежа'ние ли'шних неприя'тных толко'в.
Пло'хо спала' в э'ту ночь О'льга. Нару'шить да'нное обеща'ние, си'льно и глубоко' огорчи'ть мать -- она' не могла', но и отказа'ться от своего' наме'рения, жить постоя'нно так, как она' жила' до сих пор, лишённая возмо'жности да'же достава'ть по'рядочные кни'ги для чте'ния, навсегда' закры'ть себе' путь и к у'мственному разви'тию, и к самостоя'тельной жи'зни... Нет, э'то бы'ло немы'слимо! Но как же быть? Что же де'лать? О, отчего' она' не мужчи'на! То, ра'ди чего' ей прихо'дится боро'ться, му'читься, даётся им так легко'! Ми'тя захоте'л е'хать учи'ться в Петербу'рг, и все нашли' э'то вполне' разу'мным, и он уе'хал без вся'ких препя'тствий. И Пе'тя уе'хал бы та'кже, е'сли бы захоте'л. А она' не мо'жет! Нет; она' та'кже уе'дет. Хотя' э'то ей да'стся нелегко', неско'ро, а она' все-та'ки добьётся своего'. "Пре'жде всего', -- реши'ла уже' под у'тро молода'я де'вушка:-- нужны' де'ньги. Ма'менька запла'тит за Пе'тю, а е'сли да'же и не запла'тит, то, во вся'ком слу'чае, не даст мне на доро'гу. На'добно зарабо'тать и скопи'ть побо'льше де'нег".
До сих пор О'льга не про'бовала извлека'ть каку'ю-нибудь вы'году из свои'х зна'ний. Она' учи'лась почти' самоу'чкою и не доверя'ла себе'. Пра'вда, она' учи'ла мла'дших бра'тьев и сестёр, но то бы'ли свои', -- чужи'м она' не реша'лась дава'ть уро'ки. А ме'жду тем э'то бы'ло для неё еди'нственное сре'дство приобрести' ско'лько-нибудь де'нег. Приня'ться за каку'ю-нибудь ручну'ю рабо'ту, как мать и ста'ршая сестра', она' не хоте'ла: э'то дава'ло сли'шком ничто'жный за'работок. Она' победи'ла свою' ро'бость и обрати'лась к Леле' с про'сьбою --поиска'ть ей уро'ков среди' её многочи'сленных знако'мых. Ва'ся та'кже получи'л от неё по'ручение рекомендова'ть её свои'м това'рищам, как репети'тора. Ма'ленькие гимнази'сты, това'рищи Ва'си, давно' уже' зна'ли, что он отли'чно подгото'влен в гимна'зию сестро'ю и что, несмотря' на ле'ность и шаловли'вость, счита'лся одни'м из пе'рвых ученико'в, благодаря' по'мощи все той же сестры'; мно'гие из них давно' спра'шивали его', не согласи'тся ли его' сестра' занима'ться и с ни'ми, и как то'лько он объяви'л, что она' согла'сна, у О'льги яви'лось тро'е ученико'в, кото'рые должны' приходи'ть к ней ка'ждый день в четы'ре часа' и приготовля'ть уро'ки под её наблюде'нием. Ле'ля та'кже все'ми си'лами хлопота'ла, что'бы угоди'ть прия'тельнице, и че'рез ме'сяц добыла' ей уро'к: занима'ться ка'ждый день три часа' с двумя' ма'ленькими де'вочками за де'сять рубле'й в ме'сяц. С гимнази'стов О'льга получа'ла 15 р., и счита'ла себя' необыкнове'нно бога'тою: она' могла'; взаме'н свое'й по'мощи по хозя'йству, дава'ть ма'тери ка'ждый ме'сяц 10 рубле'й, тра'тить на оде'жду 5, и у неё остава'лось ещё 10. Де'сять рубле'й в ме'сяц ведь э'то 120 рубле'й в год! На э'то мо'жно и дое'хать до Петербу'рга, и прожи'ть там ме'сяца три-четы'ре... Мать обеща'ла не меша'ть ей, е'сли она' добу'дет необходи'мые де'ньги, и она' их добу'дет, не жале'я трудо'в. Да и что зна'чили для неё труды' тепе'рь, когда' цель была' близка', когда' от неё са'мой зави'село прибли'зить цель! Ма'рья О'сиповна поста'вила ей усло'вием добыва'ние де'нег и'менно потому', что счита'ла э'то са'мым тру'дным и непреодоли'мым препя'тствием. Уви'дев, что оши'блась в расчёте, она' наде'ялась, что у О'льги не хва'тит ни терпе'ния, ни уме'нья сберега'ть де'ньги, что ей непреме'нно захо'чется и повесели'ться, и принаряди'ться. Но О'льга была' тверда': она' завела' себе' ма'ленькую шкату'лочку и, с наслажде'нием скря'ги, откла'дывала в неё рубль за рублём.
-- О'лечка, -- говори'ла ей мать: -- ви'дела ты, како'е хоро'шенькое пла'тье Аню'та сде'лала Гла'ше? Что бы ты себе' купи'ла тако'е же, и не до'рого сто'ит.
-- Нет, ма'менька, у меня' не хва'тит де'нег, -- неизме'нно отвеча'ла О'льга. и Ма'рья О'сиповна не могла' надиви'ться, отку'да брала'сь бережли'вость и аккура'тность у де'вушки, кото'рая с де'тства относи'лась небре'жно ко всем свои'м веща'м. Ещё бо'лее удивля'ло её необыкнове'нное трудолю'бие и прилежа'ние до'чери, кото'рая до сих пор всегда', как ей каза'лось, гото'ва была' бежа'ть от дела'. Тепе'рь О'льга, отпусти'в бра'та в гимна'зию, тотча'с сади'лась учи'ть Ма'шу. Де'вочка была' о'чень спосо'бная, о'чень приле'жная: жа'лко бы'ло не занима'ться е'ю. К оди'ннадцати часа'м она' должна' была' поспе'ть на уро'к, продолжа'вшийся до 2-х часо'в. Домо'й она' приходи'ла о'коло 3-х а в 4 к ней явля'лись её ученики', кото'рые остава'лись до 6--8, иногда' да'же до 10 часо'в, смотря' по тру'дности за'данных им уро'ков. Отпусти'в их, О'льга весь оста'ток ве'чера проводи'ла за шитьём: на уро'к нельзя' бы'ло при'ходить оде'тою ка'к-нибудь, а уме'ньшить своё сокро'вище, что'бы заплати'ть швеё, она' сочла' бы преступле'нием.
"Це'лый день за де'лом, и кни'жки свои' бро'сила чита'ть: должно' быть, в ра'зум вошла', поняла', что в них ма'ло то'лку", -- рассужда'ла Ма'рья О'сиповна.
О'льге, действи'тельно, пришло'сь отказа'ться да'же от чте'ния, но она' не осо'бенно грусти'ла об э'том: год -- куда' ни шло, в Петербу'рге она' вознагради'т поте'рянное вре'мя, там всего' начита'ется, всему' нау'чится. С Леле'й она' та'кже вида'лась ре'дко, уры'вками, но всё-таки успева'ла сообща'ть ей свои' наде'жды на успе'х.
-- Ну, а ты как же, Ле'ля? -- спра'шивала она': -- ведь мы реши'ли е'хать вме'сте?
-- Да, да, непреме'нно -- подтвержда'ла Ле'ля.
Оди'н раз она' встре'тила подру'гу расстро'енная, взволно'ванная.
-- Предста'вь себе', -- рассказа'ла Ле'ля: -- вчера' я реши'лась наконе'ц объяви'ть все ма'меньке; я сказа'ла ей, что не хочу' бо'льше жить здесь и что на бу'дущий год уе'ду в Петербу'рг, сде'лаюсь до'ктором. А ма'менька не рассерди'лась, как твоя', а расхохота'лась и спроси'ла, зна'ю ли я, како'ю дорого'ю е'хать в Петербу'рг и как брать биле'т на желе'зную доро'гу и ра'зные таки'е ме'лочи... Я э'того, коне'чно, не зна'ю; но ведь э'то пустяки': во-пе'рвых, э'то нетру'дно узна'ть, а во-вторы'х, ведь я пое'ду не одна', а с тобо'ю. А ма'менька все смея'лась и уверя'ла, что без Агаши' я не суме'ю наде'ть пла'тья, а без Анто'на отыска'ть шу'бу. Так я и не могла' с ней ни о чем серьёзно поговори'ть... Ужа'сно доса'дно!
-- Я ду'маю, тебе', в са'мом де'ле, не ху'до привыка'ть обходи'ться без прислу'ги,--задумчиво заме'тила О'льга.
-- Пустяки', -- вскрича'ла Ле'ля: -- чего' там привыка'ть! Захочу', все суме'ю сама' сде'лать, не велика' му'дрость...
Весно'ю у О'льги приба'вилось ещё уро'ков: пе'ред экза'менами мно'гим ма'леньким гимнази'стам нужна' была' по'мощь, и к ней ста'ло ходи'ть по вечера'м не тро'е, а уже' ше'стеро ученико'в. К ле'ту э'ти заня'тия прекрати'лись, но зато' мла'дшие бра'тья двух из ученико'в должны' бы'ли о'сенью поступи'ть в гимна'зию, и роди'тели, вполне' дово'льные её преподава'нием, поручи'ли ей подгото'вить их. В а'вгусте ме'сяце О'льга откры'ла свою' копи'лку и сосчита'ла де'ньги: оказа'лось, что у неё бы'ло 110 рубле'й.
"Чего' же бо'льше, рассужда'ла молода'я де'вушка, на э'ти де'ньги я могу' дое'хать до Петербу'рга и прожи'ть там пе'рвое вре'мя, пока' найду' себе' како'е-нибудь заня'тие. Не'чего бо'льше откла'дывать, на'до е'хать тепе'рь же".
Она' в тот же день отпра'вилась к Леле', рассказа'ла ей о своём наме'рении, и о'бе де'вушки сговори'лись в оди'н день вы'просить согла'сие у свои'х матере'й и е'хать вме'сте не по'зже будуще'й неде'ли.
С си'льно бью'щимся се'рдцем возвраща'лась О'льга от подру'ги домо'й. Неуже'ли, в са'мом де'ле, её заве'тная мечта' осуществи'тся так ско'ро! У неё не хвати'ло терпе'ния ждать сле'дующего дня для перегово'ров с ма'терью, и она' начала' их в тот же ве'чер, как то'лько де'ти легли' спать.
-- Го'споди, О'лечка, да неуже'ли ты все ещё не вы'кинула из головы' э'ту глу'пую мысль! -- с отча'янием вскрича'ла Ма'рья О'сиповна.
До'лго пришло'сь О'льге дока'зывать ма'тери, что мысль е'хать в Петербу'рг учи'ться -- не заключа'ет в себе' ничего' осо'бенно глу'пого; что в столи'це ей не грозя'т никаки'е стра'шные опа'сности, тем бо'лее тепе'рь, когда' там брат Ми'тя, кото'рый, коне'чно, суме'ет защити'ть её, что её прису'тствие до'ма тепе'рь во'все не необходи'мо: семья' не велика', а Ма'ша насто'лько подросла', что мо'жет исполня'ть небольши'е дома'шние рабо'ты. До'лго пла'кала она', умоля'я мать не стесня'ть её свобо'ды, не меша'ть ей идти' по тому' пути', на кото'ром она' надеётся найти' сча'стье. Ма'рья О'сиповна и сама' пла'кала; она' то угова'ривала дочь, то брани'ла её; то упрека'ла са'мое себя' за излишнеё баловство' дете'й, то моли'лась Бо'гу, прося' Его' вразуми'ть её, как поступи'ть в э'том слу'чае, но в конце' концо'в всё-таки, хотя' неохо'тно, дала' своё согла'сие.
-- Не ждала' я от тебя' э'того, -- в заключе'ние сказа'ла она': -- ду'мала, даст Бог вы'йдешь ты за'муж, как Аню'точка, бу'ду я ра'доваться на твоё сча'стье, а ты -- вон что заду'мала!
Она' закры'ла лицо' рука'ми и го'рько запла'кала. Переноси'ть сле'зы ма'тери бы'ло для О'льги всего' тяжеле'е. Упрёки, брань раздража'ли её, но э'то неподде'льное го'ре волнова'ло её до глуби'ны ду'ши; она' гото'ва была' бы да'же отказа'ться от своего' наме'рения, е'сли бы не сознава'ла вполне' я'сно, что не в состоя'нии осуществи'ть мечту' ма'тери, что, вы'йдя за'муж как Аню'точка, никогда', никогда' не бу'дет сча'стлива. Она' бро'силась на коле'ни пе'ред ма'терью, она' целова'ла её ру'ки, она' уверя'ла её, что никогда' не переста'нет люби'ть её и всю свою' семью', что, ко'нчив учи'ться, прие'дет жить с ней, и бу'дет сча'стлива, гора'здо счастливеё Аню'ты.
-- А мо'жет, ты и ра'ньше уви'дишь, что все э'то вздор, что без э'того уче'нья лу'чше мо'жно прожи'ть на све'те, -- тогда' ты вернёшься сюда', не оста'нешься в Петербу'рге? -- спроси'ла Ма'рья О'сиповна.
-- Коне'чно, прие'ду, ма'менька, -- отвеча'ла О'льга: -- е'сли то'лько бу'дет возмо'жность, я бу'ду ка'ждое ле'то приезжа'ть к вам.
Э'то обеща'ние не'сколько успоко'ило Ма'рью О'сиповну. Почти' всю ночь не спа'ли мать и дочь. О'льга вы'сказала все свои' мечты' и наде'жды на бу'дущее, стара'ясь возбуди'ть в ма'тери хоть часть той твёрдой ве'ры в успе'х, кото'рая оживля'ла её. Ма'рья О'сиповна сла'бо возража'ла, стара'ясь предостерега'ть, выставля'ть на вид всевозмо'жные препя'тствия и затрудне'ния, но по-ви'димому, начина'ла поддава'ться влия'нию до'чери. На рассве'те О'льга засну'ла, дово'льная и споко'йная: ей каза'лось, что тепе'рь все препя'тствия устранены'.
Она' проспала' до'лго и, просну'вшись, с удивле'нием услы'шала, что в сосе'дней ко'мнате го'сти: раздава'лись го'лоса Лизаве'ты Серге'евны и Фили'ппа Семено'вича. Ей предста'вилось, что, вероя'тно, с кем нибудь в семе'йстве случи'лось несча'стие, и она' поспеши'ла оде'ться, что'бы узна'ть, в чем де'ло. Оказа'лось, что она' сама' была' виновни'цей э'того у'треннего визи'та ро'дственников. Прости'вшись с до'черью и улёгшись в посте'ль, Ма'рья О'сиповна не могла' засну'ть: ей вдруг пришло' в го'лову, что она' поступи'ла кра'йне безрассу'дно, дава'я до'чери согла'сие на тако'е ва'жное де'ло без сове'та родны'х. Она' поспеши'ла испра'вить свою' опло'шность и, пока' О'льга спала', успе'ла побыва'ть у Ильи' Фоми'ча и Фили'ппа Семено'вича. Изве'стие о стра'нном наме'рении О'льги взволнова'ло всех.
-- Глу'пые зате'и! -- сквозь зу'бы процеди'л Илья' Фоми'ч.
-- Э'то ужа'сно, -- горячи'лась Лизаве'та Серге'евна: -- на'ша племя'нница, та'кже Потани'на, и пое'дет в Петербу'рг одна' Бог зна'ет для чего'...
Аню'та недоумева'ла, заче'м О'льга уезжа'ет из до'му, когда' тепе'рь семья' живёт не так бе'дно как пре'жде, и она' могла' бы по'льзоваться да'же ко`е-каки'ми удово'льствиями.
И вот все они', не ме'для ни мину'ты, собра'лись увещева'ть безрассу'дную де'вушку, угова'ривать её отказа'ться от её безу'много и престу'пного наме'рения.
О'льга ника'к не ожида'ла э'той но'вой неприя'тности. Мать она' могла' убежда'ть, упра'шивать; она' понима'ла, что е'сли та проти'вится её наме'рению, то еди'нственно из любви' к ней, из забо'тливости об её сча'стье. Но что за де'ло до неё всем э'тим лю'дям? По како'му пра'ву вме'шиваются они' в её судьбу'? Все они', не исключа'я и ста'ршей сестры', относи'лись к ней до сих пор вполне' равноду'шно, никогда' не ста'рались облегчи'ть её заня'тия, не интересова'лись узнава'ть её нужды' и жела'ния, не задава'ли себе' вопро'са, хорошо' ли ей живётся. И вот тепе'рь, когда' ей открыва'ется возмо'жность перемени'ть свою' жизнь к лу'чшему, дости'гнуть це'ли свое'й давнишне'й мечты', они' восста'ют про'тив неё, оскорбля'ют её... Илья' Фоми'ч называ'ет её взба'лмошной девчо'нкой, кото'рую мать испо'ртила баловство'м; Лизавета' Сергеёвна чита'ет ей дли'нные нота'ции, беспреста'нно поднося' к носу' флако'нчик с духа'ми; Анюта' презри'тельно пожима'ет плеча'ми; Фили'пп Семено'вич про'сто брани'тся, страща'ет, что её запру'т в ко'мнату, на хлеб и на во'ду, что мать проклянёт её, что вся семья' отсту'пится от неё. О'льга до'лго крепи'лась, ста'раясь сохрани'ть споко'йствие, не обраща'я внима'ния на гру'бость зя'тя, кро'тко возража'ла дя'де и тётке, объясня'ла им свои' пла'ны, свои' наде'жды на будущеё; но когда' она' уви'дела, что э'то напра'сно, что все её слова' счита'ются пусты'ми бре'днями, она' не вы'держала. Задыхающи'мся от волне'ния го'лосом она' кри'кнула Фили'ппу Семено'вичу, что он не име'ет права' меша'ться в её дела', разрыда'лась и вы'бежала вон из ко'мнаты.
Ро'дственники разошли'сь, сердя'сь на своево'льную девчо'нку, но наде'ясь, что их сове'ты не пропа'ли да'ром, что она' образу'мится.
Опя'ть пришло'сь О'льге повторя'ть с ма'терью весь вчера'шний разгово'р, так как Ма'рья О'сиповна, ссыла'ясь на мне'ние всех родны'х, взяла' наза'д своё согла'сие. Опя'ть слезы', про'сьбы, увере'ния... А тут ещё и де'ти ста'ли подава'ть свой го'лос. Ва'ся жа'ловался, что не суме'ет хорошо' гото'вить уро'ки без по'мощи сестры', Ма'ша пла'кала, что её не'кому бу'дет учи'ть. О'льга убежда'ла Ва'сю, что он уже' дово'льно вели'к и, при свои'х превосхо'дных спосо'бностях, не нужда'ется ни в чьей по'мощи, осо'бенно, е'сли отки'нет в сто'рону лень и невнима'тельность; она' утеша'ла Ма'шу, обеща'я, что зарабо'тает в Петербу'рге де'нег и ста'нет плати'ть за неё в гимна'зию.
-- Не понима'ю, в са'мом де'ле, -- вверну'л своё сло'во и Пе'тя; -- для чего' ты, О'ля, завари'ла всю э'ту ка'шу: нам так хорошо' жило'сь после'днее вре'мя, а ты вдруг вы'думала уезжа'ть...
-- Не понима'ешь, так и не понима'й! -- вспыли'ла О'льга, кото'рая давно' уже' объясни'ла бра'ту свои' наме'рения и наде'ялась, что он подде'ржит её в тру'дные мину'ты. -- Я прошу' тебя' то'лько не меша'ть мне, не идти' про'тив меня': ты ви'дишь как мне тяжело'.
Она' ушла' в свою' ко'мнату, бро'силась на посте'ль и уткну'ла го'лову в поду'шку.
В э'ту мину'ту ей пода'ли письмо'. Э'то бы'ло от Ле'ли.
"Все ко'нчено, ми'лая О'ля, -- писа'ла Ле'ля:-- я не могу' с тобо'й е'хать. Когда' я рассказа'ла сего'дня о на'шем наме'рении, ма'менька реши'тельным го'лосом сказа'ла, что не согла'сна на мой отъе'зд, не даст мне де'нег и не позво'лит взять мои'х веще'й; что э'то твоя' глу'пая зате'я, и она' запреща'ет мне говори'ть об э'том бо'льше. Она' ушла' от меня' и, заперла'сь в свое'й ко'мнате. Что мне де'лать? Я, коне'чно, не могу' е'хать без де'нег... А сего'дня, как наро'чно, на'до быть на балу' у тётеньки. Мо'жешь себе' предста'вить, каково' мне! Пожале'й меня', голу'бушка, и напиши', что ты ду'маешь де'лать? К нам не приходи': ма'менька на тебя' се'рдится.
Не'жно лю'бящая тебя' несча'стная Еле'на 3."
Э'то письмо' бы'ло после'днею ка'плею горе'чи для О'льги. Подру'га оста'вила её, отказа'лась от заду'манного вме'сте пла'на и отказа'лась, по-ви'димому, легко', по'сле не'скольких слов ма'тери. Тепе'рь она' одна', совсе'м одна'...
О'льга су'дорожно сжа'ла в рука'х письмо' Ле'ли, и вдруг с ней сде'лался сильне'йший истери'ческий припа'док. Ма'рья О'сиповна в испу'ге вбежа'ла к ней в ко'мнату и расте'рянно мета'лась из сто'роны в сто'рону, не зна'я, чем помо'чь ей. Припа'док прошёл сам собо'й, но зате'м у О'льги сде'лались жар и стра'шная головна'я боль. Ма'рья О'сиповна не на шу'тку перепуга'лась: О'льга с де'тства отлича'лась кре'пким здоро'вьем и почти' никогда' не боле'ла; тепе'рь, когда' она' с выраже'нием страда'ния мета'лась по посте'ли и в бреду' произноси'ла отры'вочные жа'лобы на свою' судьбу', бе'дной ма'тери предста'вилось, что она' серьёзно бо'льна, что ей грози'т смерть, и она' счита'ла себя' вино'вною в э'том.
Когда' под у'тро О'льга пришла' в себя', почу'вствовала облегче'ние и ста'ла сла'бым го'лосом успока'ивать мать, Ма'рья О'сиповна распла'калась:
-- Уж как ты меня' напуга'ла, О'лечка, -- говори'ла она', ласка'я дочь: -- да неуже'ли ты э'то все и'з-за Петербу'рга?
-- Ах, ма'менька, да вы то'лько поду'майте, как все меня' му'чили вчера'! -- вскрича'ла О'льга. И, при воспомина'нии о вы'несенных неприя'тностях, щеки' её опя'ть запыла'ли боле'зненным румя'нцем, лицо' при'няло беспоко'йное, страда'льческое выраже'ние.
-- Полно', Оленька', не волну'йся, -- встрево'женным го'лосом заговори'ла Ма'рья О'сиповна: -- успоко'йся, выздора'вливай то'лько, я не бу'ду меша'ть тебе'. Пусть други'е говоря'т, что хотя'т, -- мне твоя' жизнь, твоё здоро'вье всего' доро'же. Поезжа'й себе' с Бо'гом, е'сли тебе' э'того уж так кре'пко хо'чется. Что, в са'мом де'ле, ведь ты не ма'ленькая, мо'жешь свою' по'льзу понима'ть...
Коне'чно, никаки'е лека'рства в ми'ре не могли' бы так бы'стро вы'лечить О'льгу, как э'ти слова' ма'тери. Что'бы скоре'е поко'нчить вся'кие колеба'ния и избе'гнуть но'вых неприя'тных объясне'ний с родны'ми, она' реши'ла, что вы'едет че'рез три дня, и Ма'рья О'сиповна не противоре'чила ей в э'том.
"Что за до'лгие сбо'ры, -- рассужда'ла она'; --все равно', то'лько ли'шнее бу'дешь ду'мать да му'читься, все равно' её не переубеди'шь. Ну, что де'лать, напишу' Ми'теньке, что'бы бе'рег её; а мо'жет, и сама' не до'лго там загости'тся, вернётся в родно'е гнездо'".
ГЛАВА' X

Сыро'й, тума'нный ноя'брьский день. Вме'сто сне'га, кото'рого с нетерпе'нием ждут петербу'ргские жи'тели, с не'ба па'дает ме'лкий прони'зывающий дождь. По Никола'евскому мо'сту ти'хою, утомлённою похо'дкою идёт молода'я де'вушка. Лицо' её бле'дно и печа'льно, каки'е-то гру'стные, тяжёлые мы'сли заставля'ют её ни'зко опуска'ть го'лову и не обраща'ть внима'ния ни на ре'зкий ве'тер, приподыма'ющий пелери'ну её старомо'дного ва'терпруфа, ни на холо'дные водяны'е ка'пли, кото'рые, собира'ясь на поля'х фя клеёнчатой шля'пки, па'дают ей на пле'чи и на ше'ю. При перехо'де че'рез на'бережную Васи'льевского о'строва о'крик ку'чера, бы'стро мча'вшегося на козла'х щегольско'й пролётки, заста'вил её вздро'гнуть и опо'мниться. Она' огляде'лась круго'м; ма'сса экипаже'й, с шу'мом снова'вших во все сто'роны, ви'димо пу'гала её; она' ста'ла переходи'ть у'лицу с боязли'вою осторо'жностью провинциа'лки, не привыкше'й к движе'нию большо'го го'рода. Но вот она' благополу'чно перешла' у'лицу, и пе'ред ней дли'нною полосо'ю тя'нется одна' из ли'ний Васи'льевского о'строва; опа'сности бо'льше никако'й не представля'ется, и голова' её сно'ва опуска'ется вниз, и опя'ть те же невесёлые мы'сли овладева'ют е'ю.
-- О'льга, куда' ты? -- разда'лся мужско'й го'лос по'дле неё. Она' вздро'гнула и подняла' го'лову.
-- Я домо'й, -- отвеча'ла она': -- за'втра поступа'ю на ме'сто.
-- Ну, наконе'ц-то! Поздравля'ю, что же ты така'я невесёлая?
-- Не'чего осо'бенно весели'ться, -- со вздо'хом проговори'ла она': -- э'то ме'сто да'же не гуверна'нтки, а про'сто ня'ньки; мне придётся це'лые дни вози'ться с двумя' детьми' 4 и 5 лет и да'же спать с ни'ми вме'сте. Не зна'ю, когда' уда'стся занима'ться...
-- Да, э'то о'чень неве'село.
-- Что же мне де'лать! -- вскрича'ла она': -- без дипло'ма меня' никто' не бере'"т ни в гуверна'нтки, ни в учи'тельницы; други'х заня'тий, ты сам ви'дел, как я усе'рдно иска'ла, и не могла' найти'; на'до же хотя' чем нибудь жить, у меня' де'нег оста'лось всего' 5 рубле'й.
-- На'до бы'ло про'сто, как я тебе' сове'товал, верну'ться домо'й, там пригото'виться к экза'мену, и тогда' уже' е'хать в Петербу'рг, -- отвеча'л брат.
-- Ах, Ми'тя, -- вскрича'ла О'льга, и слезы' заблиста'ли на её ресни'цах: -- е'сли бы ты знал, как мне тяжело' бы'ло вы'рваться из до'ма, ты не стал бы сове'товать мне э'того! Е'сли я тепе'рь уе'ду из Петербу'рга, мне уже' не уда'стся верну'ться.
Ми'тя пожа'л плеча'ми. "Беда' не велика'", хоте'л он сказа'ть, но удержа'лся, что'бы не рассерди'ть сестру', кото'рая и без того' каза'лась расстро'енною.
У воро'т небольшо'го деревя'нного до'ма они' расста'лись. Ми'тя сказа'л, что до'лжен идти' к одному' това'рищу, обеща'вшему доста'ть ему' ну'жную кни'гу, а О'льга вошла' че'рез кали'тку во двор и подняла'сь по круто'й деревя'нной ле'стнице в мезони'н флиге'ля, располо'женного в глубине' дво'ра.
Ей не пришло'сь ни звони'ть, ни стуча'ть. Оби'тая про'рванною клеёнкою дверь кварти'ры была' на'стежь откры'та и из неё вали'л ку'хонный чад и густо'й дым жа'рившегося цико'рия. Поперхну'вшись от э'того ды'ма, О'льга прошла' кро'шечную пере'днюю, отделённую неглухо'ю перегоро'дкою от ку'хни, большу'ю, заста'вленную неуклю'жею ме'белью ко'мнату хозя'ев, в кото'рой копоши'лось и пища'ло че'тверо гря'зных ребяти'шек, и вошла' в своё со'бственное помеще'ние. Э'то была' ма'ленькая ко'мнатка, -- така'я ма'ленькая, что желе'зная крова'ть занима'ла всю её длину', а в ширину' ме'жду э'тою же крова'тью и сту'лом, стоя'вшим у противополо'жной сте'ны, с трудо'м мо'жно бы'ло пройти'. О'льга сняла' с себя' ва'терпруф и шля'пку, и опусти'лась на стул у окна', -- уста'лая, огорчённая. Три ме'сяца петербу'ргской жи'зни оста'вили следы' на её нару'жности. Румя'нец исче'з с её щек, глаза' её гляде'ли не так сме'ло и бо'дро, как в К*. Ме'жду бровя'ми её залегла' скла'дка, придава'вшая всему' лицу' серьёзное, озабо'ченное выраже'ние.
-- Мо'жно войти'? -- разда'лся го'лос за две'рью.
-- Да, коне'чно, войди'те, -- отозвала'сь О'льга с ви'димым удово'льствием: она' узна'ла по го'лосу свою' сосе'дку, бе'дную учи'тельницу, нанима'вшую у тех же хозя'ев другу'ю ма'ленькую ко'мнатку.
Вошла' молода'я же'нщина, лет тридцати', высо'кая, сухоща'вая, с бле'дным, изнурённым лицо'м и чахо'точным румя'нцем на щека'х, в чёрном шерстяно'м пла'тье, кото'рое мешко'м висе'ло на её исхуда'лых плеча'х.
-- Ну что, О'льга Алекса'ндровна, как дела'? -- уча'стливо спроси'ла она', сжима'я в свое'й горя'чей руке' холо'дную ру'ку де'вушки.
-- Да что, Со'фья Дми'триевна, взяла' ме'сто, -- отвеча'ла О'льга. -- Ме'сто, ка'жется, плохо'е, де'ти на вид бало'ванные, капри'зные, мать ужа'сно ва'жничает: заста'вила меня' ждать с полчаса', говори'т свысока', в ви'де осо'бой ми'лости объяви'ла, что я бу'ду обе'дать за одни'м столо'м с ни'ми. По всему' ви'дно, что жить бу'дет ху'до, да что же де'лать: все лу'чше, чем умира'ть с го'лоду...
-- Эх, жа'лко, что вы поторопи'лись, голу'бушка, -- заговори'ла Со'фья Дми'триевна, слегка' задыха'ющимся, как бы надтре'снутым го'лосом.--Лучше вся'кую нужду' перенести', да жить самостоя'тельно, не зави'сеть от люде'й, кото'рые за ва'ши же труды', да ста'нут презри'тельно относи'ться к вам. Я зна'ю, вы усе'рдно иска'ли себе' рабо'ты, подожда'ли бы немно'го, -- аво'сь, что нибудь и нашло'сь бы. Вы ещё нетерпели'вы, не привы'кли. Вам ка'жется, е'сли не на что купи'ть све'чку, е'сли не ка'ждый день обе'дать, так э'то уже' и несча'стие! А посмотре'ли бы, как живу'т други'е! Да вот хотя' я, наприме'р. Зна'ете, ны'нче ле'том уро'ков у меня' не бы'ло, одно'й перепи'скою жила', 10 р. в ме'сяц зараба'тывала, так я во все ле'то ро'вно шесть раз обе'дала; уверя'ю вас, то'лько ча'ем и жила', да иногда' ку'пишь себе' колбасы' и'ли сва'ришь карто'шки, --вот и вся еда'. А ничего' себе', живу'...
Сухо'й ка'шель и злове'щие чахо'точные пятна' на щека'х говори'вшей красноречи'во пока'зывали, к чему' ведёт така'я жизнь. О'льга хорошо' понима'ла э'то.
-- Нет, нет, не могу', -- вскрича'ла она', почти' с у'жасом гля'дя на свою' прия'тельницу.
"И она' была' та'кже молода', и она' та'кже рассчи'тывала на свои' си'лы, -- мелькну'ло в голове' молодо'й де'вушки: -- неуже'ли и я дойду' до того' же!" Чу'вство стра'ха за себя', чу'вство жа'лости к несча'стной, стоя'вшей пе'ред ней, охвати'ли её, она' закры'ла лицо' рука'ми и зарыда'ла.
Со'фья Дми'триевна не вполне' поняла' причи'ну её слез, она' ви'дела то'лько, что молода'я де'вушка упа'ла ду'хом, что ей ну'жно утеше'ние, одобре'ние. Она' села' по'дле неё, ла'сково обняла' её и заговори'ла с ней ти'хим задуше'вным го'лосом. Она' говори'ла о её мо'лодости, о том, как мно'го хоро'шего мо'жет ещё ожида'ть её в жи'зни, о том, как с ка'ждым го'дом увели'чивается число' лиц, с уваже'нием и сочу'вствием относя'щихся к трудя'щимся же'нщинам, как мно'гим из э'тих же'нщин уже' удало'сь дости'гнуть це'ли, приобрести' и зна'ние, и самостоя'тельность, и возмо'жность рабо'тать на по'льзу други'х... Ма`ло-пома'лу сле'зы О'льги переста'ли течь, ли'цо её освети'лось лучо'м наде'жды. Умира'вшая в тяжёлой борьбе' с жи'знью труже'ница передава'ла свою' ве'ру, свою' бо'дрость молодо'й, то'лько что вступавше'й на путь труже'нице; одна' без сожале'ния вспомина'ла о вы'несенных испыта'ниях, друга'я без стра'ха гото'вилась к таки'м же испыта'ниям.
Предчу'вствие О'льги оправда'лось. Жизнь на ме'сте, кото'рое она' принуждена' была' взять, что'бы, подо'бно Со'фье Дми'триевне, не зача'хнуть от го'лода и вся'ких лише'ний, оказа'лась действи'тельно о'чень тяжёлою. Зо'я Улья'новна Сиве'рская, мать её ма'леньких воспи'танников, была' же'нщина во'все не зла'я; но она' вы'росла и постоя'нно жила' в бога'тстве, никогда' не труди'лась, и потому' не уме'ла уважа'ть чужо'го труда'. Ей каза'лось, что лаке'й, куха'рка, го'рничная, ня'нька, гуверна'нтка, получа'ющие от неё жа'лованье, обя'заны вполне' посвяща'ть себя' той рабо'те, за каку'ю взяли'сь, что все их мы'сли, жела'ния, должны' исключи'тельно каса'ться усе'рдного исполне'ния это'й обя'занности. Она' серди'лась, когда' узнава'ла, что к куха'рке при'ходят го'сти, ворча'ла, когда' го'рничная отпра'шивалась со Двора' и была' неприя'тно, поражена', уви'дев, что О'льга, уложи'в дете'й спать, взяла'сь за кни'гу.
-- Что э'то вы чита'ете. О'льга Алекса'ндровна? -- спроси'ла она' её.
-- Славя'нскую грамма'тику... Я гото'влюсь к экза'мену на зва'ние учи'тельницы, -- отвеча'ла О'льга, красне'я от нелюбе'зного то'на, каки'м был предло'жен ей вопро'с.
-- Как э'то мо'жно! --вскри'чала Зо'я Улья'новна:--вы взяли'сь смотре'ть за детьми', а ду'маете о каки'х-то экза'менах...Э'то ни на что не похо'же! Е'сли бы вы предупреди'ли меня', я не наняла' бы вас.
-- Кни'ги не помеша'ют мне смотре'ть за детьми', --возрази'ла О'льга:--я бу'ду чита'ть по вечера'м, когда' они' спят.
-- Отли'чно! Бу'дете занима'ться по ноча'м, и пото'м це'лый день ходи'ть со'нной, раздражи'тельной!
-- Нет, уверя'ю вас, я постара'юсь усе'рдно смотре'ть за детьми', -- сказа'ла О'льга.
-- Э'то мы уви'дим, -- заме'тила Зо'я Улья'новна и вы'шла из ко'мнаты, серди'то хло'пнув две'рью.
С э'той мину'ты у неё яви'лось убежде'ние, что но'вая ня'ня не мо'жет добросо'вестно исполня'ть свои' обя'занности, и она' ста'ла на ка'ждом ша'гу улича'ть её в невнима'тельном отноше'нии к де'тям.
-- Же'ня, ка'жется, не причёсан сего'дня? Отчего' э'то у Та'ни рассте'гнут сапожо'к? Бо'же мой, тако'й хо'лод, а вы ведёте дете'й гуля'ть, не завяза'в им у'шки! Отчего' э'то Же'ни пла'чет? Он ве'рно нездоро'в, а вы и не замеча'ете? Что э'то, как Та'ня ду'рно де'ржит ви'лку. Неуже'ли вы не ви'дите? Ве'рно де'ти скуча'ют, оттого' они' и капри'зничают. Ра'зве вы не мо'жете заня'ть их че'м-нибудь?
Э'ти и тому' подо'бные замеча'ния повторя'лись ежедне'вно с утра' до ве'чера и сопровожда'лись ко'лкими намёками на то, что "за двумя' за'йцами пого'нишься, ни одного' не пойма'ешь", "воспита'ние дете'й вещь тру'дная, кто за него' берётся, не до'лжен ду'мать ни о чем друго'м", "ны'нче все хотя'т быть учёными, а гла'вного не понима'ют", что "ну'жно добросо'вестно исполня'ть то, за что получа'ешь де'ньги" и т. п.
О'льга все'ми си'лами стара'лась не заслу'живать упрёков свое'й хозя'йки, но вско'ре убеди'лась, что э'то соверше'нно невозмо'жно. Зо'я Улья'новна всегда' находи'ла к чему' придра'ться и, не стесня'ясь, де'лала ей вы'говоры и при де'тях, и при гостя'х. Молода'я де'вушка красне'ла и чуть не до кро'ви куса'ла себе' гу'бы, что'бы удержа'ться от ре'зкого отве'та, кото'рый навлёк бы на неё ещё больши'е неприя'тности. Вообще' -- она' люби'ла дете'й и до'ма охо'тно вози'лась с мла'дшими сёстрами и бра'том; но Же'ня и Та'ня бы'ли далеко' не привлека'тельные малю'тки. В четы'ре, в пять лет они' уже' сознава'ли себя' ма'ленькими господа'ми, кото'рым все окружа'ющие обя'заны служи'ть и прислу'живать.
-- Одева'йте меня', я встава'ть хочу'! -- крича'ла Та'ня, бара'хтаясь го'лыми но'жками в посте'ли.
-- Нехорошо' так говори'ть, Та'нечка, -- замеча'ла О'льга: -- на'до проси'ть пове'жливее...
-- Вот ещё, ста'ну я проси'ть, -- возража'ла де'вочка: -- вы должны' меня' одева'ть, я пожа'луюсь ма'ме -- она' вам прика'жет.
-- Же'ня, -- заме'тила О'льга: -- я не бу'ду с ва'ми игра'ть, е'сли вы бу'дете лома'ть Тани'ны игру'шки.
-- Нет бу'дете, -- спо'рит ма'льчик: -- вы не сме'ете не игра'ть с на'ми, вам за э'то жа'лованье пла'тят.
Поступа'я на ме'сто, О'льга наде'ялась, что в тече'ние дня у неё найдётся оди'н, два свобо'дных часа', что'бы почита'ть, пока' де'ти займу'тся како'й-нибудь игро'й; но она' ско'ро уви'дела, что э'то была' напра'сная наде'жда. С той мину'ты, как де'ти просы'пались у'тром, и пока' они' засыпа'ли ве'чером, у неё не бы'ло ни секу'нды поко'я. Они' не уме'ли не то'лько са'ми оде'ться, умы'ться, причеса'ться, но да'же в и'грах им постоя'нно нужна' была' по'мощь ста'рших. Же'ня не мог сам запря'чь лоша'дку, Та'ня не мо'гла са'ма оде'ть ку'клу, ма'ло того' -- ни оди'н из них никогда' не мог приду'мать игры': они' стоя'ли беспо'мощно пе'ред це'лым шка'фом игру'шек и не зна'ли, за что взя'ться, чем заня'ться. Ну'жно бы'ло це'лый день забавля'ть их, игра'ть с ни'ми, расска'зывать им что'-нибудь, при э'том беспреста'нно следи'ть, что'бы они' не упа'ли, не уши'блись, не уколо'лись, не перепа'чкались, не поссо'рились и не разревели'сь. Никогда' не вообража'ла О'льга, что'бы обя'занность ня'ни была' до тако'й сте'пени трудна'. Уложи'в ве'чером спать свои'х неугомо'нных воспи'танников, она' чу'вствовала себя' до того' утомлённой, что должна' была' снача'ла отдыха'ть, пре'жде чем взя'ться за кни'гу. И как тру'дно бы'ло сосредото'чить вни'мание на кни'ге, когда' беспреста'нно, с мучи'тельною я'сностью, вспомина'лись все вы'несенные в э'тот день неприя'тности, когда' в бу'дущем представля'лся бесконе'чный ряд таки'х же неприя'тностей, таки'х же униже'ний! А ме'жду тем чита'ть, учи'ться на'до бы'ло мно'го и не теря'я вре'мени. Прие'хав в Петербу'рг, она' узна'ла, что для поступле'ния на медици'нские ку'рсы ей ну'жно и'меть дипло'м на зва'ние учи'тельницы и вы'держать ещё пове'рочный экза'мен из нескольки'х предме'тов. К эти'м-то экза'менам она' тепе'рь и гото'вилась; ей во мно'гом при'ходилось дополня'ть свои' зна'ния, так как они' не подходи'ли к устано'вленным програ'ммам, мно'гое на'до бы'ло прочита'ть, мно'гое повтори'ть, друго'е вы'учить вновь, но э'та рабо'та не пуга'ла её: не впервы'е бы'ло ей проси'живать полови'ны ноче'й за кни'гами и труди'ться одно'й, без посторонне'й по'мощи. То'лько бы ко`е-ка'к прожи'ть до весны' на э'том ме'сте, что'бы скопи'ть немно'жко де'нег на вре'мя экза'мена, когда' уже' нельзя' бу'дет зани'маться ниче'м посторонни'м!
И она' це'лые дни переноси'ла гру'бость и капри'зы бало'ванных дете'й, ко'лкости и оскорбле'ния их ма'тери, а по ноча'м приле'жно учи'лась; ще'ки её все бледне'ли, глаза' тускне'ли, но она' не теря'ла бо'дрости. Весна' недалеко'; она' вы'держит экза'мен, на ле'то возьмёт себе' ме'сто поле'гче, о'сенью вы'держит друго'й экза'мен, а там, -- там уже' все бу'дет отли'чно...

ГЛАВА' XI

Дми'трий Алекса'ндрович Пота'нин ко'нчил курс в университе'те и получи'л ме'сто учи'теля в одно'й провинциа'льной гимна'зии. Вчера' он устро'ил проща'льный ве'чер свои'м това'рищам, а сего'дня сиди'т все у'тро с О'льгой, кото'рая пришла' помо'чь ему' уложи'ть его' ве'щи и проводи'ть его' на желе'зную доро'гу. Ко'мната, занима'емая им, почти' так же мала' и бедна', как та, в кото'рой жила' О'льга; чемода'ны, стоя'щие среди' пола', и валя'ющиеся всю'ду клочки' бума'ги, обры'вки ста'рых тетра'дей и книг, оку'рки папиро'с, сло'манные пе'рья и ра'зный хлам, неизве'стно отку'да появля'ющийся при перее'зде, придаю'т ей ещё бо'лее уны'лый вид. Но э'тот вид не произво'дит впечатле'ния на бра'та и сестру'. Он сиди'т на крова'ти, с кото'рой уже' сня'то посте'льное бельё, она'--на закры'том и увя'занном, чемода'не, и они' ве'село разгова'ривают.
-- Я рад, -- говори'л он: -- что мне да'ли ме'сто и'менно в К*. Мать мо'жет там жить со мной вме'сте, э'то бу'дет для неё больши'м утеше'нием, да и прия'тно повида'ться со все'ми родны'ми и ста'рыми знако'мыми.
-- Я ду'маю, тебя' там никто' не узна'ет, -- смея'сь, сказа'ла О'льга:--ты о'чень перемени'лся за после'дние го'ды.
Дми'трий Алекса'ндрович загляну'л в небольшо'е зе'ркало, висе'вшее над его' комо'дом, и, по-ви'димому, не оста'лся дово'лен свое'ю нару'жностью; да и тру'дно бы'ло оста'ться дово'льным: из румя'ного, стро'йного ю'ноши, с густы'ми шелкови'стыми кудря'ми и блестя'щими глаза'ми, он преврати'лся в челове'ка уже' почти' немолодо'го, со впа'лыми щека'ми, зеленова'тым цве'том лица', ре'дкими, обви'слыми волоса'ми, преждевре'менными морщи'нами на лбу.
-- Да, -- вздохну'л он, -- не легко' бе'дному челове'ку без вся'кой подде'ржки, одни'ми свои'ми уси'лиями, проби'ть себе' доро'гу... Ещё бы год, два тако'й жи'зни, како'ю мне приходи'лось жить здесь -- он с отвраще'нием огляну'лся круго'м -- и я, ка'жется, не вы'нес бы! Хорошо', что все э'то уже' прошло', -- приба'вил он бо'лее весёлым го'лосом, по'сле мину'ты молча'ния; -- несмотря' на все тру'дности, я'-таки доби'лся своего', и чем тяжеле'е была' борьба', тем прия'тнее, наконе'ц, дости'гнуть це'ли. В К*. я отдохну' от всех зде'шних лише'ний, поздорове'ю, пожа'луй, да'же помолоде'ю!
-- Че'рез пять лет и я к вам прие'ду до'ктором, -- улыба'ясь сказа'ла О'льга: -- и вся на'ша семья' опя'ть бу'дет в сбо'ре.
-- Ну, у тебя' э'то пусты'е мечты', -- возрази'л брат: -- впро'чем, мы не бу'дем на проща'нье спо'рить, -- приба'вил он, заметя' на лице' сестры' выраже'ние неудово'льствия.--Во вся'ком слу'чае, я, с свое'й стороны', гото'в помо'чь тебе' осуществи'ть твоё жела'ние. Как то'лько я устро'юсь в К*, я ка'ждый ме'сяц бу'ду. присыла'ть тебе' не'сколько де'нег...
-- Ах, нет, нет, пожа'луйста, не ну'жно, -- с жи'востью переби'ла О'льга. -- Я устро'илась отли'чно и тепе'рь пока' мне ничего' не на'до; когда' пона'добится, я напишу' тебе', а до тех пор не присыла'й, прошу' тебя'.
-- Да отчего' же так? -- удиви'лся, не'сколько оби'делся да'же Дми'трий Алекса'ндрович.
-- Твои' де'ньги други'м нужне'е, чем мне, -- отвеча'ла О'льга. -- На'добно успоко'ить ма'меньку, и о мла'дших де'тях позабо'титься, осо'бенно о Ма'ше. Ты ведь отда'шь её в гимна'зию, Ми'тя?
-- Ну, коне'чно, на'до бу'дет дать ей како'е-нибудь образова'ние.
О'льга проводи'ла бра'та на желе'зную доро'гу, и они' распроща'лись о'чень не'жно, хотя' без осо'бенной грусти'. За'нятый ка'ждый свои'ми дела'ми, они' ре'дко вида'лись, да, кро'ме того', он никогда' не сочу'вствовал стремле'ниям сестры', и она' давно' переста'ла счита'ть его' свои'м друго'м, поверя'ть ему' все свои' мы'сли. Тепе'рь он дости'г це'ли, он получи'л вы'сшее образова'ние и возмо'жность безбе'дно жить свои'м трудо'м, он был сча'стлив и горди'лся свои'м успе'хом, а ей ещё предстоя'ло не'сколько лет тяжёлой борьбы'...
"Да, он мо'жет быть дово'лен собо'й! Не легко' дали'сь ему' э'ти го'да!" ду'мала молода'я де'вушка, следя' глаза'ми за по'ездом, уноси'вшим бра'та. "Когда'-нибудь, мо'жет быть, и я бу'ду чу'вствовать то же, что он тепе'рь", мелькну'ло в голове' её, и весёлая улы'бка освети'ла лицо' её. "Как хорошо', что я отказа'лась от его' по'мощи, -- продолжа'ла она' ду'мать, идя' от вокза'ла к себе' домо'й: -- он все ещё не ве'рит мне, счита'ет, что я пуста'я мечта'тельница; как хорошо' бу'дет, е'сли я добью'сь своего' сама', без вся'кой подде'ржки, со'бственными уси'лиями! А я наве'рное добью'сь! Гла'вное сделано'--я на ку'рсах, и мне есть чем жить!"
Действи'тельно, два ме'сяца тому' наза'д О'льга начала' посеща'ть медици'нские ку'рсы, и э'тот пе'рвый шаг к достиже'нию заве'тной це'ли ра'довал её до того', что все -- и настоящеё, и будущеё, представля'лось ей в ро'зовом све'те. Все профе'ссора каза'лись ей необыкнове'нно у'мными и учёными, все подру'ги необыкнове'нно симпати'чными, ле'кции, кото'рые она' слу'шала, и уче'бники, кото'рые чита'ла, необыкнове'нно интере'сными, да'же се'рое петербу'ргское не'бо смотре'ло на неё уже' гора'здо приветливеё пре'жнего. Свои'ми сре'дствами к жи'зни она' была' вполне' дово'льна, хотя' на са'мом де'ле они' бы'ли кра'йне ску'дны. Весно'й Со'фья Дмитри'евна умерла' от чахо'тки, и пе'ред сме'ртью пе'редала ей оди'н из свои'х уро'ков: на'до бы'ло занима'ться три часа' ка'ждый день с двумя' де'вочками за 20 р. в ме'сяц. Кро'ме э'тих 20 р., у О'льги ничего' не бы'ло, но она' счита'ла себя' вполне' обеспе'ченной: она' посели'лась в одно'й ко'мнате с двумя' таки'ми же бе'дными студе'нтками; они' все расхо'ды дели'ли сообща' и, эконо'мничая на пи'ще, на свеча'х, на вся'кой ме'лочи, умудря'лись сберега'ть не'сколько рубле'й на поку'пку ра'зных дороги'х уче'бников и руково'дств, без кото'рых невозмо'жно бы'ло занима'ться. Эконо'мничать им, само' собо'ю разумеётся, приходи'лось о'чень си'льно; ча'сто ложи'лись они' спать с пусты'м, желу'дком, ча'сто должны' бы'ли конча'ть заня'тия ра'ньше, чем хоте'ли, потому' что ла'мпа догора'ла и кероси'ну не на что бы'ло купи'ть. На оде'жду им почти' не остава'лось де'нег. О'льга привезла' из К. шу'бку, хотя' ста'ренькую и не о'чень тёплую, но все же ей бы'ло лу'чше, чем её подру'гам, из кото'рых одна' всю зи'му проходи'ла в како'й-то коро'тенькой кацавеёчке, а друга'я, выходя' на у'лицу, должна' была' заку'тываться в плед, служи'вший ей в то же вре'мя и одея'лом. Несмотря' на э'ти лише'ния, все три де'вушки бы'ли бо'дры и без мале'йшего уны'ния гляде'ли впе'ред.
Жизнь втроём, представля'вшая вы'годы, име'ла с друго'й стороны' и больши'е неудо'бства. Никогда'--ни днем, ни ночы'о не остава'ться одно'й, постоя'нно остерега'ться, как бы не стесни'ть други'х, не помеша'ть им, -- э'то неприя'тно. О'льга, обыкнове'нно по'сле обе'да уходи'ла на уро'к, и то'лько возвратя'сь домо'й в деся'том ча'су, могла' приня'ться за заня'тия. А подру'ги её в э'то вре'мя хоте'ли отдохну'ть, поболта'ть, посмея'ться, приня'ть у себя' госте'й. Кро'ме того', одна' из них ложи'лась всегда' ра'но спать, так как ей приходи'лось дава'ть уро'ки до начала' ле'кций и она' должна' была' встава'ть часо'в в шесть утра'. Ве'чером подру'ги ча'сто не дава'ли ей засну'ть, а у'тром она' почти' всегда' буди'ла их, хотя' и стара'лась как мо'жно ти'ше оде'ться и уйти'. Ка'ждой де'вушке приходи'лось во мно'гом стесня'ть себя', соблюда'ть осторо'жность в слова'х и посту'пках, что'бы не оскорби'ть свои'х сожи'тельниц и не пода'ть по'вода к ссо'ре. Они' все тро'е вполне' сознава'ли необходи'мость э'того, но на де'ле не всегда' могли' вы'держать, и тогда' жизнь в их небольшо'й ко'мнате станови'лась о'чень неприя'тной. Быть по необходи'мости неразлу'чным с челове'ком, кото'рому мы наговори'ли и'ли от кото'рого услы'шали ра'зные ко'лкости, о'чень тяжело', а тут ещё при'ходится и'ли себя' стесня'ть для него', и'ли стесня'ть его'. Хорошо' ещё, что и сама' О'льга, и о'бе её подру'ги бы'ли несва'рливого хара'ктера, и вся'кую небольшу'ю размо'лвку спеши'ли как мо'жно скоре'й поко'нчить ми'ром. Благодаря' э'тому, благодаря' свое'й непри'хотливости и взаи'мной усту'пчивости, они' без го'ря про'жили зи'му и успе'ли хорошо' подгото'виться к перехо'дным экза'менам с пе'рвого ку'рса на второ'й.
Сле'дующий год оказа'лся для О'льги гора'здо тяжеле'е. Одна' из её подру'г вы'шла за'муж, друга'я заболе'ла так серьёзно, что принуждена' была' на вре'мя уе'хать из Петербу'рга, и молодо'й де'вушке пришло'сь жить одно'й. Несмотря' на все её стара'ния, де'нег, кото'рые она' получа'ла, не хвата'ло ей да'же на са'мое необходи'мое, а тут, как наро'чно, учени'цы её заболе'ли ко'рью, не учи'лись, и она' це'лый ме'сяц ничего' не зарабо'тала. Оде'жда её, привезённая ещё из К., приходи'ла в ве'тхость, необходи'мо бы'ло подновля'ть её, а для э'того не бы'ло друго'го сре'дства, как отка'зываться от пи'щи. Тепе'рь О'льга поняла', как мо'жно жить так, как говори'ла Со'фья Дми'триевна, обе'дая не ка'ждый день. Она' не чу'вствовала себя' несча'стной, у неё не явля'лось жела'ния бро'сить э'ту жизнь и, как в ка'ждом письме' сове'товали мать и Ми'тя, верну'ться в К., в круг семьи'. Заня'тия на медици'нских ку'рсах си'льно интересова'ли её; тепе'рь уже' она' учи'лась не для того', что'бы сравня'ться с мужчи'нами, а про'сто потому', что э'то бы'ло ей прия'тно, увлека'ло её. Одна' беда': она' чу'вствовала, что слабеёт, что здоро'вье изменя'ет ей. Ча'сто на ле'кции она' вслу'шивалась в слова' профе'ссора, она' си'лилась усво'ить себе' его' объясне'ния, и вдруг в глаза'х её темне'ло, в уша'х де'лался шум, она' совсе'м перестава'ла понима'ть; иногда' которая-'нибудь из подру'г звала' её провести' у себя' ве'чер, она' зна'ла, что там соберётся молодёжь, бу'дет ве'село; ей, пожа'луй бы пойти', но она' ощуща'ла во всем те'ле каку'ю уста'лость, ей тяжело' бы'ло дви'гаться, тяжело' говори'ть, завёртывалась в большо'й плато'к, броса'лась на посте'ль и весь ве'чер проводи'ла в како'м-то неприя'тном полусне'. Учени'цы её ста'ли замеча'ть, что она' ча'сто быва'ет раздражи'тельною и нетерпели'вой, и мать их не'сколько раз говори'ла ей:
-- Что э'то вы все ны'нче кричи'те на дете'й, О'льга Алекса'ндровна? Ра'зве они' у'чатся ху'же пре'жнего, и'ли вы са'ми нездоро'вы?
"Бо'же мой, неуже'ли я в са'мом де'ле нездоро'ва, неуже'ли я серьёзно заболе'ю? -- с трево'гой ду'мала О'льга: -- что же со мной тогда' бу'дет, я потеря'ю уро'ки, мне не'чем бу'дет жить, придётся бро'сить медици'ну! Нет, нет не на'до дава'ть себе' расхва'рываться, на'до бодри'ться!"
И молода'я де'вушка все'ми си'лами бодри'лась, заставля'ла себя' и ходи'ть в го'сти, и занима'ться, несмотря' на все бо'лее и бо'лее овладева'вшую е'ю уста'лость, несмотря' на припа'дки лихора'дки, му'чившие её по ноча'м; она' стара'лась сде'рживать свою' раздражи'тельность и сохраня'ть ви'димое споко'йствие, хотя' вся'кая безде'лица ужа'сно серди'ла и возмуща'ла её. Заня'тия на медици'нских ку'рсах бы'ли в э'том году' гора'здо серьезнеё, чем в предыду'щем, тре'бовали гора'здо бо'лее уси'дчивости и напряже'ния.
"Я, ка'жется, совсе'м поглупе'ла! Я ничего' не понима'ю, ничего' не могу' запо'мнить", с отча'янием говори'ла О'льга, отта'лкивая от себя' кни'ги и тетра'ди, над кото'рыми она' сиде'ла часа' два, напра'сно стара'ясь заучи'ть мно'жество тру'дных назва'ний и'ли мы'сленно повтори'ть себе' объясне'ния профе'ссора.
А вре'мя шло. Зима' ко'нчилась, наста'ла весна', а с ней и экза'мены, -- экза'мены, стра'шные для всех уча'щихся. В э'том году' О'льга ждала' их с ме'ньшим волне'нием, чем в предыду'щем. Её чу'вства ка'к-то притупи'лись, ей гла'вное хоте'лось скоре'й ко'нчить и отдохну'ть, совсе'м отдохну'ть. Уро'ки её на ле'то прекраща'лись, и она' реши'ла, что при'мет от Ми'ти де'ньги на доро'гу и проведёт кани'кулы в К.
Пе'рвый экза'мен сошёл у неё дово'льно хорошо', второ'й сла'бо, профе'ссор то'лько из снисхожде'ния поста'вил ей удовлетвори'тельную отме'тку. О'льга испуга'лась.
"Го'споди, неуже'ли я сре'жусь, -- со стра'хом ду'мала она': -- нет, на'до отбро'сить э'ту глу'пую уста'лость, на'до постара'ться!"
Она' напряга'ла все свои' си'лы, не спала' две но'чи на пролёт и яви'лась на тре'тий экза'мен, по своему' мне'нию, о'чень хорошо' пригото'вленною, но стра'шно бле'дная, с воспалёнными глаза'ми, с си'льною головно'ю бо'лью.
Пе'рвый вопро'с, предло'женный ей профе'ссором, каса'лся отде'ла, о'чень хорошо' знако'мого ей; она' попро'бовала отвеча'ть, хоте'ла заговори'ть, и вдруг мы'сли её спу'тались, она' ка'к-то ра'зом все забы'ла и не могла' произнести' ни сло'ва; профе'ссор попро'бовал предложи'ть ей ещё не'сколько вопро'сов, -- все то же тупо'е безнадёжное молча'ние.
Она' сама' не по'мнила как вы'шла из за'лы, как пришла' домо'й, как легла' на посте'ль; едва' голова' её упа'ла на поду'шку, как её охвати'л тяжёлый, свинцо'вый сон, и она' проспала' таки'м о'бразом до сле'дующего утра'.
Просну'вшись, она' до'лго не могла' очну'ться, до'лго не могла' собра'ться с мы'слями; она' чу'вствовала то'лько, что её гнетёт что'-то тяжёлое, неприя'тное. И вдруг она' вспо'мнила все... Жи'во предста'вилось ей то унизи'тельное положе'ние, в кото'ром она' находи'лась вчера', и все после'дствия э'того положе'ния. Она' не вы'держала экза'мена, она' не пере'йдет на сле'дующий курс. Как расска'жет она' об э'том в К*.? Как отнесу'тся к э'тому её дома'шние, что ста'нут они' говори'ть?
О, э'то легко' бы'ло предви'деть: они' ста'нут повторя'ть свои' бесконе'чные увере'ния, что нау'ка -- не же'нское де'ло; они' ста'нут жале'ть о том, что она' там похуде'ла и побледне'ла, бу'дут тверди'ть, что она' потеря'ла здоро'вье и ничего' не приобрела', опя'ть бу'дут называ'ть её пусто'й мечта'тельницей и убежда'ть бро'сить бре'дни и споко'йно жить с ни'ми. Что отве'тит она' им, чем разубеди'т их? Она' в са'мом де'ле расстро'ила здоро'вье и не приобрела' тре'буемых зна'ний, не вы'держала экза'мена! Так что же? Зна'чит, согласи'ться с ни'ми, отказа'ться от своего' наме'рения, оста'ться там? Нет, нет! ведь э'то то'лько несча'стная случа'йность, вре'менное нездоро'вье, ведь на са'мом де'ле она' не глупа', она' мо'жет зани'маться,--конечно, не тепе'рь,--тепе'рь она' так стра'шно уста'ла, но отдохну'в немно'го; ведь со всяки'м мо'жет случи'ться, что он не вы'держит экза'мена, неуже'ли и'з-за э'того броса'ть все? А они', наве'рно, бу'дут угова'ривать, тре'бовать, опя'ть спо'рить, боро'ться, боро'ться ей придётся тепе'рь, когда' она' так уста'ла, так хо'чет отдохну'ть! Одно' сре'дство--не е'хать в К*, оста'ться в Петербу'рге. Но чем жить? Ну, все равно', аво'сь не умрём с го'лода!
И, успоко'ившись на э'той ма'ло утеши'тельной мы'сли, молода'я де'вушка ка'к-то ту'по жила' день за день, проводя' большу'ю часть вре'мени в посте'ли. На экза'мены она' бо'льше не ходи'ла: не вы'держав из одного' предме'та, мо'жно бы'ло вы'хлопотать себе' переэкзамено'вку о'сенью, е'сли остальны'е экза'мены сда'ны вполне' успе'шно, но О'льга чу'вствовала, что в не си'лах пригото'виться к ним соверше'нно удовлетвори'тельно и ни за что не хоте'ла опя'ть игра'ть на них неприя'тную роль ту'поумной шко'льницы. Так прошло' неде'ли две. В оди'н тёплый ма'йский ве'чер молода'я де'вушка сиде'ла у окна' в гру'стной заду'мчивости. Накану'не она' распроща'лась со свои'ми учени'цами и тепе'рь приду'мывала, как бы найти' себе' на ле'то како'й-нибудь за'работок, что'бы буква'льно не умере'ть с го'лода. Вдруг в две'рях её ко'мнаты разда'лся смех и го'вор не'скольких молоды'х голосо'в. О'льга нахму'рилась: она' во'все не была' располо'жена ни сама' болта'ть, ни слу'шать весёлую болтовню'. Но де'лать не'чего, нельзя' не приня'ть госте'й, хозя'йка её уже' объяви'ла им, что она' до'ма.
В ко'мнату вошли' три молоды'е де'вушки, её подру'ги по ку'рсам.
-- А мы к вам, Потани'на, с предложе'нием, -- сказа'ли они' ски'нув шля'пки и уса'живаясь ко`е-ка'к на сту'лья и окна'. -- мы зна'ете, что зате'яли? Как то'лько ко'нчатся экза'мены, мы улета'ем из Петербу'рга, нанима'ем себе' просту'ю крестья'нскую и'збу где'-нибудь недалеко', и переселя'емся туда' на все ле'то. Бу'дем пить молоко', ходи'ть за гриба'ми и запаса'ться здоро'вьем на зи'му. Хоти'те с на'ми?
-- Мне э'то невозмо'жно, -- печа'дьным го'лосом отвеча'ла О'льга: -- я должна' на ле'то прииска'ть себе' заня'тие, ина'че мне не'чем жить!
-- Вот вы'думали, вам заня'тие! -- вскрича'ла одна' из молоды'х де'вушек: -- да ведь вы совсе'м больны'! На что вы бу'дете похо'жи зимо'й, е'сли не подкрепи'тесь за ле'то?!
-- Что же мне де'лать, е'сли нельзя', -- с не'которым раздраже'нием отвеча'ла О'льга. ,
Го'сти о че'м-то пошепта'лись ме'жду собо'й.
-- Зна'ете что, -- обрати'лась одна' из них к О'льге:--мы посе'лимся в како'й-нибудь глуши', где нам бу'дет о'чень, о'чень дёшево жить. Переезжа'йте с на'ми, вы нам запла'тите свою' до'лю зимо'й.
-- На бу'дущий год, -- приба'вила друга'я: -- вам бу'дет легко' занима'ться, так как вы оста'нетесь на второ'м ку'рсе; вы мо'жете прихвати'ть ли'шний уро'к, и де'ньги у вас бу'дут, а мы уж так мечта'ли жить все вчетверо'м, не отка'зывайтесь, пожа'луйста!
-- Не упря'мьтесь, ми'лая, -- приба'вила тре'тья.
О'льга хоте'ла возража'ть, хоте'ла отказа'ться от великоду'шного предложе'ния подру'г, но оно' де'лалось так раду'шно, с та'ким и'скренним дружелю'бием, а она' так жи'во чу'вствовала потре'бность и отдохну'ть, и укрепи'ться, что у неё не хвати'ло сил спо'рить, и она' согласи'лась со слеза'ми благода'рности, пожима'я ру'ки свои'х госте'й. Да отчего' бы'ло и не согласи'ться?
С како'й ста'ти отка'зываться от това'рищеской по'мощи люде'й, кото'рые живу'т одно'ю жи'знью, испы'тывают одина'ковые с не'ю невзго'ды, стремя'тся к той же це'ли и преодолева'ют те же тру'дности?

ГЛАВА' XII

Ле'то, проведённое в дере'вне, по'лный о'тдых от заня'тий, хотя' не роско'шная, но доста'точная пи'ща, о'бщество весёлых подру'г, -- все э'то благотво'рно поде'йствовало на О'льгу. Верну'вшись в Петербу'рг, она' чу'вствовала себя' опя'ть тако'й же бо'дрой и си'льной, как три го'да тому' наза'д, как то'лько что прие'хала из К. Опя'ть предстоя'ла ей уси'ленная рабо'та и лише'ния вся'кого ро'да, но тепе'рь она' ле'гче переноси'ла их. Она' бо'дро пита'лась "карто'шкой и колбасо'й", когда' не что бы'ло купи'ть себе' обе'да, она', не стесня'ясь презри'тельных взгля'дов прохожи'х, носи'ла глухо'ю о'сенью помя'тую ле'тнюю шля'пку, а зимо'й -- запла'танную шу'бку. Ни ра'зу бо'льше не пришло'сь ей сре'заться на экза'мене, и она' уже' начина'ла счита'ть ме'сяцы и неде'ли, отделя'вшие её от конца' ку'рса, -- от начала' той поле'зной де'ятельности, кото'рой она' мечта'ла посвяти'ть все свои' си'лы.
Оди'н раз она' шла с ле'кций домо'й, ра'здумывая об интере'сном слу'чае боле'зни, кото'рый то'лько что наблюда'ла под руково'дством профе'ссора, как вдруг её окли'кнул гро'мкий го'лос:
-- О'ля! Потани'на! О'ля!
Она' огляну'лась, недоумева'я, кто зовёт её, но в э'ту мину'ту у тротуа'ра, по кото'рому она' шла, останови'лась щегольска'я коля'ска.
-- О'ля, неуже'ли ты меня' не узна'ла? -- повтори'л тот же го'лос.
-- Ле'ля? Ты? -- нереши'тельно проговори'ла О'льга.
-- Коне'чно, я, -- смея'сь отвеча'ла молода'я да'ма, сиде'вшая в коля'ске: -- во'т-то сча'стье, что мы встре'тились! Полеза'й скоре'й ко мне, нам на'до о мно'гом поговори'ть.
-- А тебе' не сты'дно бу'дет е'хать со мной? -- улыба'ясь, спроси'ла О'льга, садя'сь на мя'гкую поду'шку коля'ски ря'дом с подру'гой де'тства и одни'м взгля'дом сра'внивая её роско'шный туале'т со свое'й бе'дной оде'ждой.
-- Вот вы'думала -- сты'дно! -- вскрича'ла Ле'ля. -- Ты, ка'жется, вообража'ешь, что е'сли я не ста'ла учёной студе'нткой как ты, так, зна'чит, я совсе'м поглупе'ла?!
Вме'сто отве'та, О'льга кре'пко пожа'ла ей ру'ку.
-- Ну, говори' же, расска'зывай, что ты де'лаешь, чем занима'ешься? Ре'жешь соба'к? Во'зишься с тру'пами? Уме'ешь уж лечи'ть? Реце'пты пропи'сываешь? Высту'киваешь больны'х? -- заки'дывала Ле'ля вопро'сами, по своему' обыкнове'нию, не дава'я вре'мени обстоя'тельно отве'тить ни на оди'н из них.
О'льга в коро'тких слова'х рассказа'ла ей о свои'х заня'тиях и в свою' о'чередь спроси'ла:
-- Ну, а ты же что поде'лываешь, Ле'ля? Как ты попа'ла в Петербу'рг?
-- Да мы уже' два ме'сяца живём здесь, -- объясни'ла Ле'ля: -- я ведь замуже'м уже' второ'й год.
-- Вот как! Поздравля'ю! За кем же?
-- Ты его', ка'жется, вида'ла у нас, -- слегка' покрасне'в отвеча'ла Ле'ля: -- по'мнишь, Анато'лий Миха'йлович Ядро'в?
-- Анато'лий Миха'йлович! -- вскрича'ла О'льга с нескрыва'емым удово'льствием, -- да ведь он...-- она', в свою' о'чередь, покрасне'ла и замолча'ла.
-- Ну да, ты тогда' находи'ла, что он глуп, -- досказа'ла её мысль Ле'ля: -- пра'вда, он не о'чень умён, но зато' добр и ни в чем меня' не стесня'ет, а для меня' э'то гла'вное. Ты зна'ешь, у maman я не по'льзовалась большо'й свобо'дой, и так боя'лась, что и муж бу'дет кома'ндовать мной... А тепе'рь я де'лаю все, что хочу', Анато'ль ни в чем не противоре'чит.
"И ты сча'стлива?" верте'лось на языке' у О'льги, но она' удержа'лась. Лёгкая кра'ска как бу'дто стыда', с како'й подру'га объяви'ла ей о своём заму'жестве, торопли'вость, с како'й она' стара'лась оправда'ть свой вы'бор, пока'зывали неуме'стность подо'бного вопро'са.
-- А по'мнишь на'ши мечты' о самостоя'тельной, трудово'й жи'зни? -- спроси'ла О'льга че'рез не'сколько мину'т молча'ния.
-- Нет, ми'лая, э'то не для меня', -- вздохну'ла Ле'ля:--я про'бовала занима'ться без тебя', но у меня' все не кле'илось! А тепе'рь по'здно, я стара', да и пото'м, я не сказа'ла тебе' гла'вного, -- ведь я уже' мать семе'йства! Мы сейча'с прие'дем, и ты должна' посмотре'ть моего' сыни'шку, он необыкнове'нно преле'стный.
О'льга не могла' отказа'ть прия'тельнице и зашла' к ней, хотя' ва'жный швейца'р и наря'дный лаке'й Ядро'вых с удивле'нием огля'дывали стра'нную го'стью ба'рыни, вероя'тно, принима'я её за каку'ю-нибудь проси'тельницу, жда'вшую пода'чки от до'брой Еле'ны Степа'новны.
С э'тих пор О'льга ста'ла иногда' заходи'ть к подру'ге. Ле'ля всегда' принима'ла её с распростёртыми объя'тиями, Анато'лий Миха'йлович, жела'я угоди'ть жене', был с ней о'чень любе'зен, го'сти и прислу'га, ви'дя, что э'та бе'дно оде'тая де'вушка по'льзуется осо'бенным расположе'нием хозя'ев, относи'лись к ней с безукори'зненной ве'жливостью, но, несмотря' на все э'то, О'льга вся'кий раз уходи'ла с тяжёлым чу'вством из э'того бога'того до'ма, где все дыша'ло таки'м дово'льством, комфо'ртом и ро'скошью. Темна', бедна' и грязна' бы'ла её ма'ленькая ко'мнатка, сравни'тельно с просто'рными роско'шными го'стиными Ядро'вых, но не за'висть чу'вствовала она' к бога'той подру'ге, а сожале'ние, глубо'кое сожале'ние. Что'бы не красне'ть постоя'нно за своего' доброду'шного, но глупова'того му'жа, Ле'ля боя'лась знако'миться с людьми' у'мными, ра'звитыми, все её о'бщество состоя'ло из лиц кра'йне ограни'ченных, и среди' них сама' она' отупе'ла и опо'шлилась. Слу'шая, в каки'х пусты'х ра'зговорах проводи'ла она' це'лые часы', каки'е ме'лочи наполня'ли её жизнь, каки'е дря'зги могли' интересова'ть и волнова'ть её, О'льга с гру'стью ду'мала о её блестя'щих спосо'бностях, о тех приро'дных дарова'ниях, кото'рые жизнь смя'ла, уничто'жила в ней.
После'дний экза'мен вы'держан, О'льга око'нчила курс и, дово'льная, счастли'вая, пришла' сообщи'ть о свое'й ра'дости Леле'. У Ядро'вых собрало'сь дово'льно многочи'сленное о'бщество. Женщина-док'тор всех заинтересова'ла, лю'ди, мно'го раз вида'вшие её пре'жде, тепе'рь смотре'ли на неё как на что'-то необыкнове'нное.
-- Что же вы наме'рены де'лать тепе'рь, О'льга Алекса'ндровна? -- спроси'л у неё Анато'лий Миха'йлович.
-- Как что? Коне'чно, лечи'ть, -- смея'сь отвеча'ла О'льга.
-- Кого' же э'то вы бу'дете лечи'ть, позво'льте полюбопы'тствовать? -- отнёсся к ней оди'н то'лстый господи'н, огля'дывая её с ног до головы'.
-- Да всех, кому' пона'добится, -- удиви'лась э'тому вопро'су О'льга:--хоть вас, наприме'р.
-- Ну нет-с уж, премно'го благода'рен, -- отозва'лся толстя'к: -- и мужчи'ны-то до'ктора мно'го люде'й на тот свет отправля'ют, а как за э'то де'ло при'мутся же'нщины, так совсе'м беда' придёт.
Начали'сь рассужде'ния о том, как трудна' обя'занность до'ктора и как невозмо'жно для же'нщины приобрести' необходи'мые зна'ния и о'пытность.
-- Да отчего' же невозмо'жно, -- попро'бовала защища'ться О'льга: -- все профе'ссора ска'жут вам, что мы занима'лись так же приле'жно, как студе'нты, и зна'ем не ме'ньше их, а о'пытность приобрета'ется, коне'чно, вре'менем.
-- Оно' вам так ка'жется, -- заме'тил оди'н из госте'й: -- вот смотри'те -- нас здесь два'дцать челове'к, спроси'те у любо'го, пригласи'т ли он к тру'дно больно'му женщину-докто'ра,-- уви'дите, что вам ска'жут.
О'льга оки'нула взгля'дом прису'тствовавших, никто' не возража'л, хозя'йка стара'лась перемени'ть разгово'р, что'бы не оби'деть го'стью.
-- Ле'ля, -- спроси'ла у неё О'льга не'сколько спустя': неуже'ли, в са'мом де'ле, ты не дове'рила бы мне своего' больно'го ребёнка? Скажи' открове'нно!
-- Вот ви'дишь ли, О'ля, голу'бчик, -- смущённо проговори'ла Ле'ля:--я тебя' о'чень люблю', о'чень уважа'ю, но всё-таки, по пра'вде сказа'ть, я скоре'й дала' бы лечи'ть То'ню мужчи'не, чем же'нщине.
Не раз уже' приходи'лось О'льге слы'шать подо'бные мне'ния. Но и'менно сего'дня, когда' она' была' так ра'достно настро'ена, когда' ей каза'лось, что она' дости'гла це'ли и что широ'кое по'ле де'ятельности откры'то пе'ред ней, э'ти ре'чи осо'бенно неприя'тно пора'зили её.
Она' верну'лась домо'й расстро'енная, печа'льная.
-- Что э'то с ва'ми, Потани'на? Вы, ка'жется, забы'ли, что экза'мены ко'нчены? Чего' вы хму'ритесь? -- спроси'ла у неё подру'га, жи'вшая в одно'й с ней ко'мнате и та'кже торжествова'вшая в э'тот день оконча'ние ку'рса.
О'льга передала' ей разгово'ры в до'ме Ядро'вых.
-- Так вы и'з-за э'того-то печа'литесь! -- вскрича'ла она'. -- Ра'зве вам так непреме'нно хо'чется изле'чивать от вся'ких скорбе'й и боле'зней госпо'д Ядро'вых и. всех их родны'х и знако'мых? Полноте'! Пусть те, кто не доверя'ет нам, как же'нщинам, и не обраща'ются к нам. У нас и без них найдётся дово'льно пацие'нтов! Ра'зве вы не слыха'ли, не чита'ли, ско'лько сел и дереве'нь в Росси'и лишены' вся'кой медици'нской по'мощи? Вот куда' мы должны' е'хать, вот где мы должны' прилага'ть на'ши зна'ния: там нужда' заста'вит забы'ть, что мы не мужчи'ны! Пусть ра'зные Ядро'вы говоря'т о нас что хотя'т, мы бу'дем де'лать своё де'ло, и э'тим де'лом пока'жем себя'!
С просветле'вшим лицо'м слу'шала О'льга речь подру'ги, кре'пко пожа'ла она' ей ру'ку... С ра'достным чу'вством гото'вились о'бе де'вушки нача'ть свою' скро'мную де'ятельность.